услышал со стороны недалеко находящейся станции крики прокатившегося «Ура!» и свисток паровоза. Это отходил поезд с мобилизованными коммунистами. Через несколько минут этот поезд, украшенный красными флагами, показался перед окнами арестантской. Видя всю эту беснующуюся мразь, я был уверен, что она разлетится как пыль от первого удара ижевских рабочих. Я был уверен, что Воткинские рабочие разобьют гидру большевистского произвола и насилия и разорвутся цепи политического рабства. Но вместе с тем невольно думалось: переживу ли я это короткое время? Рождалось предчувствие, что большевистские палачи перед концом жизни своей помажутся кровью моей.

Так стоял я у окна и думал, глядя на уходивший поезд. Неожиданно ко мне приблизился стоявший на посту часовой и произнес:

— Поехали, товарищ!

— Кто поехал и куда поехал? — спросил я его.

— Воткинские поехали убивать ижевских, — ответил он и, помолчав, прибавил: — Многие из нас выпили ослиную дозу большевистской отравы. До сих пор не могут прийти в себя. А мы не понимаем, что творится вокруг, и слепо подчиняемся приказам всякого рода проходимцев, укрывающихся именем крестьян и рабочих. Вот эти проходимцы, — продолжал он, — руками мадьяр, латышей и китайцев расстреливают крестьян и рабочих. Пользуясь этой грубой силой, они и нас гоняли на эту бойню. Ты не знаешь меня, товарищ У повалов, поэтому ты можешь думать, что я завязал с тобой разговор, чтоб вытянуть от тебя что-нибудь для Чрезвычайки. Так нет, товарищ, я говорю с тобой как с рабочим, стоящим на страже интересов рабочего класса, и мне совестно стоять пред тобой с этой несчастной винтовкой. Но я вынужден это делать. Я коммунист с апреля месяца 1917 года, — продолжал он, — записался я в эту партию по глупости, так же как и многие другие. Все мы, не умеющие разбираться, не могли устоять пред теми обещаниями, которыми осыпали нас большевики, пока они не были у власти. А когда власть взяли и повели разбойническую политику, стали разгонять Советы рабочих депутатов и безжалостно душить свободу, тогда я увидел, что я грубо ошибся, затесавшись в эту партию, и поспешил выбраться из нее. Вот уже больше полугода, как я заявил, что ухожу из партии, отдал членский билет и не платил членский взнос. Но несмотря на все это, неделю тому назад вызвали меня в исполком, где мне заявили, что я коммунист и должен записаться в Красную армию, в противном случае пригрозили мне расчетом из завода и обещали считать меня как дезертира, а дезертиров они расстреливают…

Что я ему мог сказать? Подчиниться власти и идти на фронт? Там его могут убить, но может и уцелеть. Не подчиняться власти и не ходить в Красную армию? Это значит определенно быть расстрелянным. Не подчиняться власти и убежать из Воткинска? Но это значило подвести под расстрел семью. Я посоветовал ему подчиниться власти и идти в Красную армию.

Так в беседе и размышлении о развертывающихся событиях прошел третий день моей арестантской жизни в Воткинске. Утром на четвертый день моего ареста ко мне на свидание пришел товарищ и сообщил, что накануне отправлявшийся из Воткинска поезд с мобилизованными коммунистами попал под перекрестный огонь ижевских рабочих и был вдребезги разбит; из 250 коммунистов вернулись в Воткинск только 35. По мере того как ижевские рабочие наносили удар за ударом Красной армии и продвигались к Воткинску, мои друзья все больше и больше беспокоились за мою жизнь. Они были уверены, что если большевикам придется уйти из Воткинска, то они меня живым не оставят.

Так это и было бы, если бы случайность не спасла меня. На пятый день моего пребывания в арестантской, в 2 часа ночи, пришли восемь коммунистов, которые потребовали от часового выдать меня на расстрел. Я в это время спал, но сидевшие со мной крестьяне, не привыкшие к тюремной жизни и встревоженные происходящими событиями, не спали подряд ночами. Они первые услышали это, подошли ко мне, разбудили и сказали:

— Прощай, друг, тебя требуют на расстрел…

Легко себе представить, как скоро я встал с постели. Подойдя к окну, я услышал первые слова часового:

— Дайте документ на расстрел Уповалова.

Раздался ответ часовому:

— Ты знаешь, кто мы такие, и не должен спрашивать документ, а должен выдать нам Уповалова.

Часовой оказался тот, который накануне беседовал со мной. Он сказал им, что ему нет надобности знать, кто они такие, а ему нужен документ, без которого он категорически отказался выдать меня и заявил им, что если они захотят взять меня без документа, то они это сделают только перешагнув через его труп.

Этот категорический ответ часового и случайное появление во дворе двух воткинцев, которые жили рядом с арестантским помещением, поколебали этих хулиганов, и они не решились напасть на часового.

Так в ту кошмарную ночь была спасена моя жизнь.

Утром узнали обо всем этом воткинские рабочие. Они энергично запротестовали и потребовали моего освобождения. Видя революционную бурю, надвигавшуюся со стороны Ижевска, боткинский исполком удовлетворил требование рабочих и освободил меня, обязав выехать из Воткинска в Пермь. Будучи уверен в том, что конец большевистского владычества в Воткинске — вопрос нескольких дней, я и мои друзья колебались: ехать ли в Пермь или оставаться в Воткинске. При всестороннем обсуждении этого вопроса мы решили, что ехать в Пермь я не должен, но рискованно и опасно оставаться в Воткинске.

Решили отправить меня в деревню, расположенную в 85 верстах от Воткинска, и так и сделали. Один из друзей ночью запряг лошадь и отвез меня в деревню к своему родственнику, у которого я и остался жить в ожидании известия о совершившемся перевороте в Воткинске.

Я отсиживался в деревне, куда меня сплавили товарищи после попытки большевиков расстрелять меня, окончившейся ничем благодаря мужеству охранявшего меня в тюрьме часового. В ожидании известия о совершившемся в Воткинске перевороте я решил, чтобы не навлечь на себя подозрение, заняться крестьянской работой. Я целиком вошел в эту работу, справляя все, что полагается в крестьянском хозяйстве.

Спустя несколько дней я стоял в поле и жал полосу ржи. Смотрю — едет вооруженный всадник, направляясь ко мне. Подъехал, спросил, кто и откуда, и, получив удовлетворивший его ответ, подал мне письмо.

Свершилось! После ижевских рабочих свергли у себя ненавистную большевистскую власть и Воткинские товарищи. Меня требовали немедленно в Воткинск. На следующий день, отмахав 85 верст, я был среди восставших воткинцев.

Воткинск был неузнаваем. Это был уже не завод, а сплошной военный лагерь. В 10 или 15 верстах от Воткинска шла упорная борьба безоружных