На следующей неделе места постепенно пустеют. В четверг уходит Джесс Йоргенсен, нанятая прямо перед Домиником (она отвечала за репортажи об искусстве), а вслед за ней – диктор выходного дня Брайан Финч. В понедельник Кент сообщает новости Паломе, Рути и Гриффину, а я притворяюсь, что впервые их слышу.

Обычно в ньюсруме постоянно звучит болтовня, но из-за сокращений все притихли. Никто не знает, скольких сотрудников еще уволят, и мы все на нервах. Никогда еще не видела станцию такой. И мне это совсем не нравится.

Дедлайн Кента уже на носу. Всякий раз, когда я пытаюсь перехватить Доминика, он торопится в звуковую комнату или на встречу с информатором, перекинув через плечо сумку с оборудованием. Теперь я еще яснее осознаю, что он всегда, всегда уходит с работы в одиночестве. Ни с кем не перекусывает. Ни с кем не выпивает после работы. Несмотря на похвалу, которой его осыпали коллеги, он волк-одиночка, но я не могу понять, сознательный это выбор или нет. Контингент на станции слегка постарше – я так долго была самой молодой, что у меня не осталось выбора, кроме как подружиться с людьми, у которых есть дети одного со мной возраста. Затем пришла Рути, и я не могла поверить, что она моложе меня.

К среде я заедаю стресс горстями семен чиа, а ведь они совсем не дешевые. Я не могу потерять эту работу. Только не сейчас, когда я так близка к своей цели.

Мне удается загнать его в угол после дневного эфира, во время которого Палома брала интервью о психологии сна у университетского профессора. Это другой популярный блок: слушатели могут позвонить, чтобы проанализировать свои сны. Но, видимо, он недостаточно популярен, чтобы спасти передачу. Надо отдать должное профессионализму Паломы – она сохраняет спокойствие, хотя и объявила слушателям в начале недели о том, что передачу скоро закроют. Я ожидала всеобщей поддержки от сообщества – гору писем с просьбами не уходить.

Мы получили один имейл. Имя Паломы в нем было написано с ошибкой.

– Нам нужно поговорить, – обращаюсь я к Доминику, который разогревает мясной кармашек в микроволновке в комнате отдыха. Видимо, университетские привычки неистребимы.

– Решила со мной порвать?

– Ха-ха, – говорю я. – Что думаешь о корейском ресторане тут неподалеку? – Я видела, как они с Кентом обедали там в прошлом месяце. Тогда я позавидовала. У меня ушли годы на то, чтобы получить приглашение на обед тет-а-тет. Ладно, я все еще завидую.

Микроволновка пищит, и он распахивает ее.

– Рекомендую. Надеюсь, тебе понравится.

– Поужинаешь со мной? – умоляю я, прекрасно осознавая, что это звучит как приглашение на свидание. – Я угощаю. Пожалуйста. Тебе не нужно ни на что соглашаться прямо сейчас. Я просто хочу поговорить.

И хотя мне стыдно просить его о чем бы то ни было, я готова встать перед ним на колени, если потребуется. Кент был прав: у нас есть большой потенциал для совместной работы. С моим опытом продюсирования и его журналистскими навыками, а также с Рути за кулисами эта передача может стать лучше, чем «Звуки Пьюджет» за всю свою историю.

А еще эта передача будет моей.

По его лицу проносится несколько разных эмоций, словно внутри разворачивается битва.

– Четверть седьмого. Сразу после работы, – наконец отвечает он.

– Спасибо-спасибо-спасибо, – выдыхая, говорю я, обойдясь без чрезмерного унижения. Я все равно складываю руки в молитве. – Спасибо.

Он резко кивает мне, затем перекладывает кармашек на тарелку и пытается выйти из комнаты. Я впервые преграждаю ему дорогу, хотя и достаю ему лишь до ключицы. Если бы он захотел, он мог бы запросто меня раздавить, отодвинуть своими бедрами. Или оттолкнуть меня в сторону. Пригвоздить к стене.

Я вдыхаю и вновь чувствую запах океана и шалфея.

– Пардон, – говорит он. – Мне нужно перекусить и дописать репортаж – возможно, последний на этой работе.

* * *

Доминик приходит туда раньше – я задерживаюсь в туалете, стремясь избежать неминуемого неловкого молчания во время совместного спуска на лифте. Я подкрашиваю губы и пробегаюсь пальцами по густой челке. Я нарочно надела любимые вещи: коричневые ботильоны, черные джинсы и винтажный пиджак в гусиную лапку. Обычно я не пользуюсь ярко-красной помадой, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.

За исключением праздничного вечера, я ни разу не видела его вне офиса. Под «праздничным вечером» мои коллеги имели в виду обыкновенный новогодний корпоратив с красно-зелеными украшениями, елкой и тайным Сантой. Я вытянула собственное имя, никому об этом не сказала и купила себе электрическую менору[15]. Доминик выглядел чуть менее зажатым, чем обычно; на нем были черные брюки и темно-зеленый свитер. Я это ясно запомнила, потому что, когда мы вместе стояли в очереди за едой, у меня возникло странное и непреодолимое желание протянуть руку и пощупать свитер, чтобы проверить, насколько он мягкий.

Сегодня на нем тот же свитер, надетый поверх рубашки в клетку, и он по-прежнему выглядит очень мягким.

Ресторан – на самом деле забегаловка в подвале старого дома. Дважды прошла мимо него, не заметив, пока искала вход.

– Давай поскорее закончим с этим, – говорит он, когда я сажусь напротив. – Выкладывай, что хотела.

– Господи, может быть, сперва закажем? – Я открываю меню. – Что посоветуешь?

– Все.

В крохотной забегаловке всего два стола – за другим расположились два бизнесмена, болтающих с официанткой по-корейски. Кухня всего лишь в паре метров от нас, и оттуда доносится дивный запах.

– Никогда не ела корейскую еду, – признаюсь я.

– И сколько же лет ты живешь в Сиэтле?

– Всю свою жизнь.

Он поднимает брови, дожидаясь, пока я сообщу, сколько лет длится «вся моя жизнь».

– Мне двадцать девять, – говорю я, закатывая глаза. – Нам, наверное, стоит узнать возраст друг друга, если мы и впрямь собираемся сделать это.

– Ничего мы не будем делать.