неграмотного крестьянина сковородкой, и он тебе десятину принесёт. Сам будет лебеду есть, и ребёнок у него от слабости и недоедания помрёт, но в церкву жирному попу обязательно десятую часть зерна принесёт. Пусть ещё жиреет и про сковородки рассказывает. И ничего не изменится за две тысячи лет.

В доме, где жили Левины, в соседнем подъезде жил батюшка. В рясе шёлковой ходил, на мерседесе катался, кондиционеры у него в каждой комнате безобразили «красивый» фасад их полухрущёвки. Розовый. А кондиционеры серые, не мог толстомясый купить розовые кондиционеры.

Проходя мимо этой церкви, где окормлял паству шёлковый батюшка, каждое утро во время прогулки Левины видели в основном пожилых женщин в тёмных платочках, входящих туда или выходящих. Вывод какой — на нищенскую зарплату или пенсию этих старушек и женщин батюшка и купил себе мерина и кондиционеров навтыкал, а ещё и пузу отъел. Ну, кто на что учился.

Тут показывали буквально за пару дней до той злосчастной прогулки в парке по телеку, как поймали гибэдэдэшники в каком-то городе на необъятных просторах нашей Родины попа, который в пьяном виде за рулём такого же мерина сбил старушку. И самое-то интересное, что ехал без прав — уже за вождение в пьяном виде отобрали права у долгогривого. Мало им грабить доверчивых старушек, так они их ещё и сбивать меринами стали. А вот интересно, попов почему на мерседесы тянет? Хотя понятно. Нищие старушки должны понимать, что их копеечки не на всякие отечественные весты и гранты идут, а на красивые иностранные машины. Раз батюшка с довольной ряхой в машину залезает, то не напрасно деньги потрачены. А если батюшка доволен, то и молитва его до Господа быстрей долетит, и сыночек с раком лёгкого выздоровеет.

Тьфу. Занесло, как всегда. Между тем, демонесса собрала там, на полу ада, что-то и выпрямилась. И развернулась к Левину. И представила на обозрение другие полушария. Тоже не третий сорт, а вполне себе четвёртый размер в узкий халатик не вмещающийся. Ещё чуть — и выпадут. Только лифчиком бежевым и удерживаемые, выпадут. Надо было глаза перевести на лицо, но не поучалось. Хотелось. Когда ещё живых, а не нарисованных демонесс покажут? Но глаза прилипли к титичкам.

— Б а льной! Проснулся⁈ Как чувствуем себя, б а льной?

Вот, отвлекла, и взгляд Владимира Ильича сосредоточился на лице демоницы.

— М-мм, — сказал больной.

— Пить хочешь, парень?

Не так чтобы девушка совсем — лет тридцать. И не так чтобы краса писаная. Носик чуть пуговкой и волосики жидковаты, но и не ведьма, да и не рыжая. Просто блондинка.

— Пить хочешь? Нельзя тебе пока.

А вот и пытки начались. Но и не сковородки пока, просто пить не дают.

— Хочу.

Во рту и правда опять пустыня монгольская.

— Приподнимись, пару ложечек дам. Во рту прополоскай, не глотай сразу.

Владимир Ильич решил, что пытка не такая и страшная, попытался на локтях приподняться. Внизу живота справа заболело. Он туда глянул. Демоница была в халате на голое тело. Ну почти, а он в простынке на голое тело. Из руки у него торчала трубка, и рядом, с другой стороны высокой кровати, висела капельница на штативе, чего-то прозрачное капало. Ага, вот как тут с грешниками поступают! Кровь из них выкачивают, а назад физраствор, наверное, вливают.

— Б а льной, рот открой.

Демоница уже поднесла к его губам чайную алюминиевую ложечку с водой. А вон и кружка стоит рядом с кроватью на тумбочке, теперь, с локтей, её видно стало. Такая советская из фанеры тумбочка и белой краской покрашена. Может, это и не ад, а больница. Сельская, бедная. Стены голубые, потрескавшиеся местами, на потолке пятно от потопа локального, и известь пожелтевшая там шелушится. Кружка солдатская алюминиевая граммов на триста, и в ней вожделенная влага, но не дотянуться, далековата тумбочка с кружкой. Вот в чём пытка!

Демонесса поднесла ложку с капелькой воды к губам Левина, и он её втянул в себя.

— М-мм.

— И не проси. Ещё ложечку — и всё. Ты не глотай сразу, парень, а прополощи рот, а потом и глотай.

Голос у служительницы Вельзевула был не скрипучим — нормальный голос, и чётко московский акающий говорок прослеживался. Понятно, что все москвичи попадают в ад. Тут им самое и место. Вторую ложечку воды Владимир Ильич, как и советовала дьяволица, честно размазал по пустыне Атакама.

— М-мм.

— И не проси. Нельзя пока. Через десять минут ещё ложечку дам. Тебе утку надо?

Странная диета. Хотя ни разу Ильич не был в аду, ничего про их меню не знает.

— По-пекински?

— Хи-хи. По-писински. По-маленькому пи-пи хочешь?

Смех у демонессы был милый — колокольчики такие, и вообще голос высокий.

Левин прислушался к организму. О, да! Он хотел пи-пи по-маленькому, но по многу. Прямо, хотел-хотел!

— Хочу, — Владимир Ильич вымученно улыбнулся.

Если это пытка такая, то сейчас дьяволица скажет: «А нету! Ха-ха-ха».

— Держи.

Девушка нагнулась, сунув почти под нос Ильичу верхние полушария, и сразу выпрямилась, держа в руке синюю пластмассовую штуковину.

— Хм, а вы не отвернётесь?

Не комильфо журчать под пристальным взглядом демонессы.

— Чего я там не видела, только что повязку тебе меняла, уронила ещё бинты кровавые, сейчас пол затирать вон.

Служительница ада сунула ему утку и, взяв судок с красно-белыми бинтами, зашлёпала вьетнамками по полу в сторону двери.

Вернулась девица с полушариями через пару минут с тряпкой. Нарочито повернулась так, чтобы Левин лицезрел её ноги, растущие совсем не из ушей, а из округлой попки, и затёрла кровь на деревянном, без всяких линолеумов, полу, выпрямилась, поймав заинтересованный взгляд Владимира Ильича, и подмигнула.

— Всё, сейчас укол обезболивающий и со снотворным поставлю, и спи до утра. Мне тоже хоть часик вздремнуть надо. Умотал ты нас. Повернись на левый бок.

Уколы демоница ставила плохо. Больно. Ну, можно терпеть. Зато нагибается красиво.

Событие двадцатое

Все влюблённые клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного.

Парадокс Шекспира

Левин сидел на троне. Стул такой с высокой резной спинкой вертикальной и с подлокотниками. Сидеть было жёстко и неудобно, на спинку не откинешься — блюла она осанку государеву. Напротив был стол, тоже под стать трону: резной такой, длинный и овальный с ногами, под лапы льва или другой какой кошки стилизованными. Стол был не пустой. Там стояли всякие пробирки, реторты и прочие химические мензурки с разноцветными жидкостями. Ещё на столе горела спиртовка, и над ней в закреплённой на штативе стеклянной колбе чего-то булькало и пузырилось. Зелёное и, должно быть, вонючее — витали пары в воздухе, кои не назвать ароматом. У колбы стоял тот самый волшебник в синих одеяниях с алюминиевыми звёздами, на БФ приклеенными. Колпак свой дедулька снял, он рядом на таком же архиерейском троне лежал. Лукомор отвлёкся на секунду от варева и узрел Владимира Ильича.

— Ты, прыщ тупоголовый, чего здесь делаешь? — свёл кустовые брови колдун. Решительно свёл.

— Так-то я выше тебя буду. И если я прыщ, то ты прыщик, — не полез за словом в карман Левин.

Отбрил Лукомора. Один — ноль.

— Дебил ты, прыщ! — один — один. — Говори, чего явился, чего ещё надо, магию тебе дал. Реинкарнировал опять. Надо чего? Говори быстро, проси мало, кланяйся низко.

— А чего просить?

Не готов был к такому повороту событий Ильич. И говорит Лукомор на этот раз внятно.

— От, дебил. Дебилоид. Дебилушка. Олигофрен. Даун. Полудурок. Иван-дурак.

— Владимиром родители назвали, — само вырвалось.

— Хрен тебе! Будешь Костиком, — совсем озверел звездатый.

— Хватит обзываться! Ты знаешь чего? Ты мне объясни, что происходит, где это я оказался? — вспомнил дьяволицу в белых одеждах Левин.

— Лёгких путей ищешь, магию тебе нахаляву, жизнь новую, а теперь ещё и знания подавай. Ты, давай, не стесняйся, весь список озвучь, — подпрыгнул к нему Лукомор.

— Ты, преподобный, не кричи, холерик, что ли? А, да! Что с Марьяной хотелось бы узнать. Где она? Жива? А можно её сюда ко мне?

Скромность только выпускниц Смольного института украшает.

— Сам ты холерик! Н-да, связался с тобой. Ладно, последнее желание твоё исполню. Знание дам. Или Марьяну? Выбирай.

— Чего выбирать? Марьяну, естественно, куда мне без Дюймовочки моей. Пропаду.

— Э! О себе только думаешь.

— И о тебе могу…

— Не хорохорься, даун.

Лукомор склонил голову на бок. Потом на другой. И вдруг махом оказался с другой стороны от кресла, теперь с левого бока.

— Тоже