Его-то я и договорилъ за нѣсколько грошей поступить ко мнѣ въ тѣлохранители. Онъ обязался клятвой приходить за мною и провожать меня изъ дома въ хедеръ и обратно. Чтобы огорошить моихъ враговъ, онъ, въ первый-же разъ, пустилъ меня впередъ одного, увѣривъ, что явится при первой опасности. Маневръ его удался какъ нельзя лучше: какъ только мальчишки, завидѣвъ меня, набросились на свою жертву съ обычнымъ ожесточеніемъ, мой здоровый тѣлохранитель вдругъ очутился возлѣ меня, какъ будто выросъ изъ-подъ земли и задалъ моимъ мучителямъ жестокую лупку. Я радовался отъ души, я былъ отомщенъ.

Послѣ первой острастки русскіе мальчишки меня оставили въ покоѣ. Изрѣдка развѣ, и то издали, изъ-за угла, меня угощали камнемъ, а большей частью разными эпитетами въ родѣ: «жиденокъ, чертенокъ», «жидъ, свиное ухо» и проч. и проч. Меня это унижало и бѣсило, но дѣлать было нечего. Я молчалъ. Съ тѣхъ поръ не только слово жидъ, но просто буква ж внушаетъ мнѣ омерзеніе. Еслибы это было въ моей власти, я эту проклятую, гнусную букву вычеркнулъ бы навсегда изъ списка живыхъ ея сестеръ.

Я торжествовалъ около двухъ недѣль. Однажды, когда я возвращался раннимъ вечеромъ одинъ изъ хедера и проходилъ мимо одного ярко-освѣщеннаго дома, меня вдругъ обдали очаровательные звуки скрипки, которой аккомпанировало фортепіано. Я любилъ музыку до безумія. Еще въ деревнѣ я по цѣлымъ часамъ не отходилъ отъ балалайщика или деревенскаго скрипача. Но то были звуки, раздражавшіе меня, но не удовлетворявшіе. Звуки же, поразившіе мой слухъ теперь, были совсѣмъ другаго рода; они разомъ обдали меня какъ будто ароматомъ. Я приросъ къ землѣ и весь погрузился въ цѣлый океанъ блаженства. Я забылъ себя и все окружающее меня, какъ вдругъ меня толкнула чья-то рука. Я вздрогнулъ и оглянулся. Возлѣ меня стоялъ громаднаго размѣра мужикъ, въ нахлобученной овчинной шапкѣ и съ громаднымъ кнутищемъ въ рукѣ.

— Бачишь, сучій жиде, якъ у насъ гарно! сказалъ онъ мнѣ своимъ грубымъ хохлацкимъ голосомъ, указывая кнутомъ на домъ, въ которомъ раздавалась музыка.

Я ничего ему не отвѣтилъ и счелъ полезнымъ ретироваться подальше отъ его кнутища. Между тѣмъ, звуки давно уже замолкли, а въ ушахъ моихъ продолжало еще что-то вибрировать. Я рѣшился ждать долго-долго, лишь бы еще разъ услышать хоть нѣсколько такихъ звуковъ. Я отошелъ подальше отъ оконъ, поднялся на кончики пальцевъ, чтобы увидѣть какъ-нибудь того счастливаго смертнаго, которому природа дала способность извлекать такіе очаровательные звуки изъ своего инструмента. Въ окнахъ я замѣтилъ нѣсколько мужчинъ и женщинъ очень красиво одѣтыхъ, нѣсколько мальчиковъ-гимназистовъ и дѣвочекъ. Мнѣ показалось, что между ними были также Митя и Оля. Лица эти долго ходили взадъ и впередъ, подходя другъ къ другу, разговаривая, валъ видно, и смѣясь; дѣти бѣгали изъ угла въ уголъ. Наконецъ всѣ начали чинно усаживаться. Какой-то господинъ невзрачной наружности подвелъ къ фортепіано даму, усадилъ ее, затѣмъ взялъ скрипку, уладилъ ее подъ подбородокъ и плавно повелъ смычкомъ.

Къ подъѣзду съ шумомъ и грохотомъ подкатили дрожки. Кучеръ долго возился съ лошадьми, успокоивая ихъ различными увѣщаніями и ударами кнута. Я въ душѣ проклиналъ его: онъ мѣшалъ мнѣ слушать. Но онъ съ шумомъ соскочилъ съ своего сѣдалища, подошелъ къ параднымъ дверямъ, сильно и продолжительно позвонилъ. Кто-то вышелъ къ нему и громко сказалъ: обожди, сейчасъ поѣдутъ. Кучеръ зѣвнулъ, плюнулъ въ сторону, переваливаясь, подошелъ къ дрожкамъ и лѣниво вскарабкался на козлы.

Наступила желанная минута: раздался громкій аккордъ на фортепіано. За нимъ посыпалось множество аккордовъ все болѣе и болѣе успокоивающаго свойства. Скрипка взвизгнула раздирающимъ голосомъ и вслѣдъ за этимъ взвизгомъ посыпались мелкіе стонущіе звуки, покатившіеся быстрою гаммою внизъ. Мнѣ показалось, что звуки эти съ быстротою молніи увлекаютъ меня невѣдомо куда-то за собою внизъ и я — падаю…

Я очутился въ рыхломъ снѣгу, въ который я глубоко врылся носомъ. Меня оглушилъ хохотъ нѣсколькихъ голосовъ; нѣсколько паръ рукъ меня душило; я чувствовалъ барабанный бой на своихъ хилыхъ плечахъ; меня придавили, я не могъ шевельнуть ни однимъ членомъ, я задыхался прижатый лицомъ къ рыхлому снѣгу, залѣпившему мнѣ ротъ, носъ и глаза; одни уши служили мнѣ еще кое-какъ.

— А что, паршивый жиденокъ? попался наконецъ?

— Эй барченокъ! это я его подкараулилъ и сцапалъ первый.

— Ѳомка! эй, Ѳомка, не ври! я первый толкнулъ чорта; онъ и бухнулъ. Вы и насѣли.

— Держи его, братцы! я сбѣгаю домой, принесу сала, мы ему и насалимъ жидовскія губы, чортову сыну.

— Браво, Ваня! гаркнулъ цѣлый хоръ — только скорѣй, а мы пока грѣть его будемъ, а то дрожитъ совсѣмъ, собака.

На меня посыпалось безчисленное множество ударовъ; но одинъ ударъ въ голову, чѣмъ-то чрезвычайно твердымъ, причинилъ мнѣ такую невыразимую боль, что я инстинктивно рванулся разомъ. Мальчишки какъ щепки попадали въ снѣгъ. Я всталъ на колѣни.

— Держи его, братцы! Дружно!

Меня опять повалили. Я опять рванулся, и приподнялся на локтяхъ, но меня опять придушили. А долго боролся, выбивался изъ силъ. Я все болѣе и болѣе слабѣлъ, что-то теплое заливало мнѣ глаза: я чувствовалъ, что лишаюсь сознанія…

— Братцы! сало несу, сало несу! послышался голосъ издали. При мысли объ этой страшной казни, меня ожидающей, ко мнѣ возвратились и сознаніе и необыкновенная сила; я рванулся, сталъ на ноги и быстро помчался къ подъѣзду. Я хотѣлъ кричать, но что-то сдавило мнѣ горло, я не могъ произнести ни Одного звука. Дѣлая гурьба малчшнекъ, а впереди ихъ какой-то гимназистѣ, бѣжали по пятамъ.

— Дуй его, ребята! поощрялъ кучеръ: — пусть въ окна не заглядываетъ. Намедни, стащили у меня рукавицы, надоть жиды проклятые. Дуй его, собачьяго сына!

Я между тѣмъ былъ уже у парадныхъ дверей, но мои преслѣдователи меня настигли. Нѣсколько паръ рукъ протянулись уже ко мнѣ, какъ вдругъ отворилась парадная дверь. Предо мною стояли: Митя и Оля, а за ними лакей. Голосъ вдругъ возвратился ко мнѣ. Я зарыдалъ.

— Бьютъ! прокричалъ я, и пошатнулся на ногахъ. Митя подхватилъ меня, Оля заплакала. Лакей стоялъ истуканомъ, а кучеръ хохоталъ.

— За что, подлецы, бьете человѣка? спросилъ Митя, выпуская меня изъ рукъ, и хватая за воротъ перваго попавшагося ему негодяя.

— Мы бьемъ не человѣка, а жида, отвѣтилъ кто-то изъ толпы, но Митя, какъ видно, не удовлетворился этимъ отвѣтомъ. Швырнувъ того мальчика, котораго держалъ за воротъ, онъ, какъ молодой львенокъ, однимъ прыжкомъ очутился въ срединѣ толпы, и началъ работать своими сильными кулаками до того энергично, что вся толпа вмигъ разбѣжалась. Остался одинъ гимназистъ барченокъ, который безучастно стоялъ въ сторонѣ подбоченясь.

— За что ты, Митя, бьешь нашихъ изъ-за жида? спросилъ онъ сурово.

— За