Шрифт:
Закладка:
Гатчинские моряки также носили тёмно-зелёное сукно, между тем как мундир всего русского флота был белый, установленный ещё самим Петром Великим, и это изменение также возбуждало неудовольствие. Во всех гатчинских войсках офицерские должности были заняты людьми низкого происхождения, так как ни один порядочный человек не хотел служить в этих полках, где господствовала грубая прусская дисциплина. Я уже упомянул выше, что двор великого князя состоял отчасти из лиц, служивших при дворе императрицы, так что всё, происходившее в Гатчине, тотчас делалось известным при большом дворе и в публике, и будущая судьба России подвергалась свободному обсуждению и не совсем умеренной критике.
Но, с другой стороны, великий князь был восходящим светилом и, конечно, нашлось немало услужливых людей, которые передавали ему о невыгодном впечатлении, которые некоторые его распоряжения производили при дворе императрицы, — распоряжения, которые, однако, он считал крайне важными. Ему доносили также и о многих злоупотреблениях, действительно существовавших в разных отраслях управления. С другой стороны, мягкость и материнский характер управления Екатерины ему изображали в самом невыгодном свете. Вспыльчивый по природе и горячий Павел был крайне раздражён отстранением от престола, который, согласно обычаю посещённых им иностранных дворов, он считал принадлежащим ему по праву. Вскоре сделалось общеизвестным, что великий князь с каждым днём всё нетерпеливее и резче порицает правительственную систему своей матери.
Екатерина между тем становилась стара и немощна, и ещё недавно у неё был лёгкий припадок паралича, после которого она не поправилась вполне. Она искренне любила Россию и пользовалась искреннею любовью своего народа. Екатерина не могла думать без страха о том, что её государство, столь быстро выдвинутое ею на путь благоденствия и славы, останется без всяких гарантий прочного существования, особенно в такое время, когда Франция распространяла революционную заразу и «Комитет общественной безопасности» заставлял дрожать на престолах почти всех монархов Европы и потрясал старинные учреждения в самых их основаниях.
Екатерина уже сделала многое для конституционного развития своей страны и если бы ей удалось убедить Павла сделаться государем конституционным, то она умерла бы спокойно, не опасаясь за будущее России[12]. Мнения, вкусы и привычки Павла делали такие надежды совершенно тщетными, и достоверно известно, что в последние годы царствования Екатерины между её ближайшими советниками было решено, что Павел будет устранён от престолонаследия, если он откажется присягнуть конституции, уже начертанной, в каковом случае был бы назначен наследником его сын, Александр, с условием, чтобы он утвердил новую конституцию.
Слово «конституция», столь часто здесь упоминаемое, не должно быть, однако, понимаемо в обычном, слишком употребительном смысле парламентского представительства, ещё менее — в смысле демократической формы правления. Оно обозначает здесь великую хартию, благодаря которой верховная власть императора перестала бы быть самодержавною.
Слухи о подобном намерении императрицы ходили безустанно, хотя ещё не было известно ничего достоверного. Втихомолку, однако, говорили, что 1 января 1797 года должен быть обнародован весьма важный манифест, и в то же время было замечено, что великий князь Павел стал реже появляться при дворе и то лишь в торжественные приёмы и что он всё более оказывает пристрастия к своим опрусаченным войскам и ко всем своим гатчинским учреждениям. Мы, офицеры, часто смеялись между собою над гатчинцами. В 1795—1796 годах я был за границею и, проведя несколько недель в Берлине, порядочно ознакомился с прусскою выправкою. По возвращении моём домой мои товарищи часто заставляли меня подражать или, вернее, передразнивать прусских офицеров и солдат. В то же время мы и не помышляли, что скоро все будем обречены на прусскую обмундировку, выправку и дисциплину. Впоследствии оказалось, что знание этих подробностей сослужило мне большую услугу.
Ознакомив вкратце читателя с положением дел в Петербурге и Гатчине, я буду продолжать своё повествование. По возвращении моём из заграничного путешествия в 1796 году, я часто посещал дом некой г-жи Загряжской[13], светской дамы, чрезвычайно умной и любезной. Племянница её, Васильчикова, была только что помолвлена за графа Кочубея, и потому вечера её стали интимнее и менее людны. Я был одним из немногих, которых, однако, продолжали приглашать в дом, куда мы собирались играть в лото, дофин и другие игры.
В четверг, 6 ноября 1796 года, я прибыл, по обыкновению, к Загряжским. К семи часам вечера на столе было приготовлено лото, и я предложил себя, чтобы первому вынимать номера. Г-жа Загряжская отвечала более холодным тоном, чем обыкновенно: «хорошо», и я начал игру. Играющие, однако, думали, по-видимому, о чём-то другом, так что я даже слегка пожурил их за то, что они не отмечают номеров.
Между тем г-жа Загряжская вдруг отозвала меня в сторону и сказала:
— Vous êtes un singulier homme, Sablukoffl
— En quoi done, madame? — возразил я.
— Vous ne savez done rien?
— Mais qu’y a-t-il à savoir?
— Comment done, l’Imperatrice a eu coup d’apoplexie et on la croit orte...[14]
Я чуть не свалился с ног и так побледнел, что г-жа Загряжская очень встревожилась за меня. Как только я пришёл в себя, я побежал к лестнице, бросился в экипаж и отправился в дом моего отца. Оказалось, что он уехал в сенат, куда его вызвали. Катастрофа, действительно, совершилась, сомнений быть не могло. Екатерина скончалась.
Александр Муханов[15], капитан конной гвардии, который на следующее утро должен быть жениться на моей сестре Наталье, также уехал из дому и отправился в казармы нашего полка, куда поспешил и я.
По дороге мне попадались люди разного звания, которые шли пешком или ехали на санях и каретах и все куда-то спешили. Некоторые из них останавливали на улице своих знакомых и, со слезами на глазах, высказывали своё горе по поводу случившегося. Можно было думать, что у каждого русского умерла нежно любимая мать.
Князь Платон Зубов, последний любимец Екатерины и её новый министр, немедленно отправил в Гатчину своего брата графа Николая Зубова, имевшего звание шталмейстера, с тем чтобы сообщить великому князю Павлу о кончине его матери. Сенат и синод были в сборе, и все войска столицы под ружьём, в ожидании манифеста. Граф Безбородко,