– Мастер Нурен, – обратилась она к возглавлявшему их экспедицию новгородскому шпиону, – не спрашивайте, пожалуйста, зачем… Я все равно не смогу ответить. Но завтра нам надо будет свернуть с дороги. Я покажу где. Зайдем поглубже в лес, разобьем лагерь и встанем на дневку. Я должна кое-куда сходить.

– Одна… – остановила она попытавшегося было возразить мужчину. – Со мной пойдет Юэль. Этого достаточно.

Помолчали. Нурен явно обдумывал непростую ситуацию. Прямой приказ князя требовал от него не оставлять Герду без присмотра, но он уже понял, что Герда не та женщина, которая позволит собой руководить. Она соглашается с разумными доводами, но бессмысленное исполнительство отвергает на корню.

– Хорошо, госпожа, – сказал он наконец вслух, – мы так и сделаем.

Так что на следующий день он уже не возражал, когда, заметив подходящий распадок, уходящий от дороги в нужном направлении, Герда увела отряд с тракта. Примерно в миле от поворота нашлось удобное место для дневки: склон скалистой сопки с приличных размеров пещерой у самой подошвы, ручей и просторная прогалина в сосновом лесу, позволявшая хорошо контролировать подходы к лагерю. Здесь Герда и Юэль оставили товарищей, а сами пошли в глубину распадка. И чем дальше они шли, тем отчетливее становился зов. Герда могла уже различить не только направление, откуда он приходил, но и тональность призыва.

– Ты ведь понимаешь, что здесь пахнет злом? – спросила, появляясь рядом с ней, Другая Она.

– Не дура, – коротко ответила Герда.

Призыв стал похож на голос Рока, и хотя Герда не могла разобрать отдельных «слов», общий смысл песни, звучавшей в горах не одно тысячелетие, до нее все-таки доходил. И это была отнюдь не веселая песня. Мрачная, безрадостная мелодия, суровые, гневные слова. По-видимому, что-то такое почувствовал и старшина. Повел плечами, как будто сбрасывал напряжение, бросил вопросительный взгляд на Герду.

– Все в порядке, – успокоила она его. – Ничего страшного с нами не случится.

На самом деле, уверенность ее была наигранная, знать наверняка, что там и как, она не могла. Могла надеяться на лучшее, этим и занималась.

Между тем они прошли довольно приличное расстояние – никак не меньше трех миль, поднялись на очередной склон и увидели, что у этой сопки не одна, а две вершины. Они стояли на первой, поросшей соснами и кедрами. Эти деревья и заслоняли от поднимавшихся на сопку людей вторую, более высокую вершину, на которой ничего не росло.

– Оставайся здесь, Юэль, – приказала Герда. – Туда я пойду одна.

Она сбросила с плеч дорожную сумку и пошла туда, куда вел ее зов.

На второй вершине, невидимое снизу, находилось языческое капище. И оно было совсем не похоже на святилище Черной луны. Это сооружение было куда древнее, на много веков старше, чем храм Неистовой.

Герда миновала тринадцать высоких ступеней, сложенных из огромных грубо обработанных каменных плит, и подошла к входу в храм, образованному двумя вертикально установленными менгирами[16]. Пройдя между ними, она оказалась в узком проходе, вырубленном прямо в скале, являвшейся, по-видимому, телом сопки, и оказалась на просторной круглой площадке, ограниченной тринадцатью установленными вертикально плитами-менгирами. Посередине круга стоял огромный дольмен[17], внутри которого – под перекрытием – Герда рассмотрела жертвенный алтарь. Здесь, внутри ограды из каменных глыб, древняя песня звучала куда отчетливее, чем внизу, у основания сопки. Герда не знала, что это за язык, но она понимала, о чем поют камни. Это была и в самом деле крайне мрачная песня, хотя Герда и не взялась бы пересказывать ее своими словами. Но общий смысл улавливался без труда: это был гимн Смерти, Великой Повелительнице Пределов, Хозяйке Судеб, Властительнице Ночи.

Какое-то время Герда просто стояла там, где остановилась, не в силах идти дальше. Вообще, не способная сдвинуться с места, поднять руку, сказать слово. Но потом, сделав над собой неимоверное усилие, от которого кровь застучала в висках и по лицу потекли слезы вперемешку с потом, все-таки пошла к алтарю. Шаг за шагом. Медленно. С трудом, словно преодолевая встречный ветер. Сколько времени шла, не запомнилось, но в какой-то момент Герда просто обнаружила себя стоящей на коленях у самого жертвенника. Она не помнила, с какой целью пришла сюда. Она просто чувствовала, что должна это сделать.

Запустив руку во внутренний карман плаща, она вынула подношение, которое приготовила минувшей ночью, завернув его в чистую тряпицу. Положив сверток на жертвенный камень, Герда развернула его. На белом батистовом платке лежала самая большая ее драгоценность – сапфировый гарнитур.

«Тебе!» – сказала мысленно Герда и склонилась в поклоне.

«Смелая девочка, – голос, раздавшийся в ушах Герды, был похож на слабый шелест ветра, но она отчетливо слышала каждое слово. – Умная. Щедрая».

Герда не знала, что на это сказать и надо ли вообще отвечать на эти слова.

«Сильная, – шепнул тот же голос. – Неистовая входила в тебя четыре раза, и ты все еще жива».

Повисла тишина, но Герда чувствовала, разговор не окончен.

«В тебе слишком мало зла, – сказала богиня. – Мягкая, добрая… Грозишься, но не убиваешь. Твоя месть спит, твой гнев не пылает, а тлеет, а жалость – пристанище слабых».

И снова тишина.

«Хорошее подношение, – наконец заговорила богиня, измучив Герду долгим ожиданием. – Не поскупилась. Возьми и мой дар. Твой нож!»

«Нож?» – Герда удивилась, но слово богини закон, тем более слово такой грозной богини, как та, которой было посвящено это капище. Безымянная, она знала все имена и все дороги.

Вопрос, откуда Герда все это узнала, возник позже, а тогда, стоя на коленях перед алтарем, она просто знала и не нуждалась ни в каких объяснениях. Она достала свою наваху, раскрыла и положила на алтарный камень рядом с принесенными в жертву драгоценностями. Секунду-другую ничего не происходило, а потом сапфиры ярко вспыхнули и разом превратились в голубое сияние. Золото потекло, мягкое, как разогретый на огне воск, и на глазах Герды впиталось в рукоять навахи, словно вода в сухой песок. Тогда голубое сияние окутало клинок и буквально через несколько мгновений исчезло, поглощенное сизой сталью.