По поводу соучастия Олехновича в убийстве провокатора прокурор не решился ничего писать в своем заключении — слишком уж бездоказательны были обвинения. Да и все другие обвинения, изложенные в прокурорской бумаге, требовали подтверждений. А прямых доказательств все не было.

Иванов решил принять некоторые предупредительные меры на тот случай, если дело, которое они готовили с Челобитовым, «не потянет» в суде. Начальнику Ковенского жандармского управления он направил соответствующий рапорт, в котором предлагал применить к подсудимым административные меры и не доводить дело до суда.

«Присовокупляю, — писал Иванов, — что обвиняемый дворянин Феликс Дзержинский как по своим взглядам и убеждениям, так и по своему поведению и характеру личность в будущем очень опасная, способная на все преступное.

Ныне он изобличается в ведении революционной пропаганды среди рабочих, в подстрекательстве к устройству стачек, забастовок среди ремесленников, ввиду чего на Дзержинского падает обвинение в принадлежности к тайному преступному сообществу, именующему себя «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», в социально-революционной пропаганде и в злоумышленном распространении противуправительственных сочинений, в возбуждении вражды между хозяевами и рабочими с целью вызвать их к бунту».

Рапорт полковника Иванова пошел по инстанциям — из жандармского управления перекочевал в канцелярию генерал-губернатора, оттуда — в Санкт-Петербург, в департамент полиции. Затем о преступниках доложили государю императору. И рапорт возвратился в Ковно с высочайшим повелением направить арестованных Дзержинского и Олехновича в ссылку, сроком на три года каждого, без суда, в административном порядке.

Десятого июня 1898 года Феликса Дзержинского вызвали в тюремную канцелярию и объявили ему высочайший указ.

Начальник тюрьмы приказал расписаться в подтверждение того, что Дзержинскому объявлено высочайшее повеление, и собственноручно заверил подпись арестанта.

Теперь оставалось ждать очередного этапа.

4

Ни сестре, ни тетке — никому из родных Феликс не писал о своем аресте. Зачем? К чему тревожить их прежде времени? Пусть хоть чуточку позже узнают о постигшем его несчастье, пусть поменьше волнений выпадет на их долю...

Только перед Новым годом, через полгода после ареста, написал сестре Альдоне. Теперь уже не было смысла молчать: жандармы несомненно разыскали и Софью Игнатьевну, и Альдону.

Это были первые письма к Альдоне — начало их переписки, которая продолжалась долгие годы.

Вот письмо, написанное в ковенской тюрьме.

«Дорогая Альдона! Спасибо, что написала мне...

Ты называешь меня «беднягой», — крепко ошибаешься. Правда, я не могу сказать про себя, что я доволен и счастлив, но это ничуть не потому, что я сижу в тюрьме. Я уверенно могу сказать, что я гораздо счастливее тех, кто на «воле» ведет бессмысленную жизнь. И если бы мне пришлось выбирать: тюрьма или жизнь на свободе без смысла, я избрал бы первое, иначе и существовать не стоило бы. Поэтому, хотя я и в тюрьме, но не унываю. Тюрьма тем хороша, что есть достаточно времени критически взглянуть на свое прошлое, а это принесет мне пользу... Тюрьма страшна лишь тем, кто слаб духом...

По всей вероятности, мне придется еще один годик здесь пробыть, так что твоим желаниям насчет 1898 года не придется осуществиться.

...Не воображай, что тюрьма невыносима... У меня есть книжки, я занимаюсь, изучаю немецкий язык и имею все необходимое даже в большем количестве, чем имел на воле...»

Дни проходили в томительном однообразии, в ожидании, когда опостылевшая замковая тюрьма в Ковно сменится дальней дорогой в ссылку. Но тюремщики, казалось, не торопились.

Осипа Олехновича отправили в виленскую тюрьму. Прощаясь, он сказал с обычной своей усмешкой:

— Ну вот, три года ссылки у меня в кармане... Посмотрим, что добавят в Вильно. От них жди всего, если пошли на такое...

Он шагнул к выходу, в дверях еще раз оглянулся. Обвел глазами тюремную камеру.

— Будь счастлив, Феликс, может, еще встретимся. До свидания!

Таким и остался он в памяти Феликса — невысокий, с рыжеватой бородкой, большим лбом и прищуренными, улыбающимися глазами, желающий ему счастья.

Но свидеться им довелось нескоро... Следы Олехновича затерялись в сибирской ссылке, на этапах, в пересыльных тюрьмах.

Феликс долго ждал этапа. Говорили, что из Королевства Польского этапы в Сибирь отправляются раз в неделю, по пятницам. Недели шли, а ссыльный Дзержинский все оставался в тюремном замке Ковно.

Отправили его только в середине лета. Сначала — поездом до Нижнего Новгорода. Там держали в пересыльной тюрьме, пока набралась партия ссыльных и каторжан, прибывших со всех концов России. Только в августе, когда с низовий Волги потянулись баржи, груженные арбузами, партию, наконец, повели из тюрьмы на глухую отдаленную пристань. Там погрузили на баржу, в трюм, где под сходнями хлюпала вода, а потолочный настил нависал низко над головами.

Под тяжестью человеческих тел баржа грузно осела в воду, мелкие волны мягко бились в почерневшие брусья, тянувшиеся вдоль баржи. Пахло смолой, вяленой рыбой, канатами.

Было ясное, свежее утро. Солнце только что поднялось над речными просторами, обливая розовым светом и светлые пески, и воду, и город, раскинувшийся неподалеку. А в трюме было темно и тесно. Потому и прозвали ссыльных «арбузами». Или иначе еще: «шпанкой», «шпаной», от сибирского названия овечьего стада — шпанки.

К барже подошел торопливый буксирчик, сбросил пеньковый канат толщиной в руку, канат закрепили, и буксир медленно, словно надрываясь от усилий, потянул баржу вниз по течению Оки, туда, где она сливается с Волгой.

Глава третья. Первая ссылка

1

Дом вятского генерал-губернатора фон Клингенберга стоял на Дворянской улице. Он был обнесен строгой железной оградой, звенья которой опирались на плотные тумбы, выложенные из белого известняка. Завершалась высокая ограда острыми наконечниками, что делало ее похожей на частокол острожных дворов.

В правой половине дома была квартира генерал-губернатора, в левой — его канцелярия.

Обрусевший прусак фон Клингенберг унаследовал от своих предков худощавость, педантичность, сухость характера. Свойства его натуры явственно отражались на длинном лице, завершавшемся тяжелым подбородком.

О прибытии этапа ссыльнопоселенцев генерал-губернатору доложили в тот же день, так же, как и о том, что всех прибывших разместили в городской тюрьме, где они будут содержаться впредь до отправки на места поселения.

На углу письменного стола фон Клингенберга лежала высокая стопка папок с делами ссыльнопоселенцев, доставленных в Вятку. Старший адъютант при генерал-губернаторе, услужливо изгибаясь, раскрывал поочередно папки, прочитывал фамилию каждого ссыльного и населенный пункт Вятской губернии, куда предполагалось определить его на поселение.

Затем адъютант бережно опускал распахнутую папку