Хреновый сегодня день.

Утром скончалась семимесячная Маша. Ее сердечко не выдержало третьего курса высокодозной химиотерапии. Пересадки костного мозга не дождалась. Маму малютки утешали всем отделом. Выла так, что до сих пор в ушах стоит звон. Таня, наш онкопсихолог, еле помогла девушке успокоиться. Бедная. На фоне стресса у мужа, тоже молодого и ранее не жаловавшегося на проблемы со здоровьем, случился инсульт, теперь еще и дочку потеряла… Тяжело оставаться хладнокровной, когда кругом столько боли. Мы, врачи и медсестры, женщины и матери, давно свихнулись бы на фоне дикого стресса. Спасаемся хлопотами, связанными с собственными семьями, и недавно внедренными групповыми психологическими тренингами, направленными на преодоление профессионального выгорания. Хочется плакать со всеми родителями наших маленьких пациентов, разобрать себя на органы — лишь бы чью-то жизнь спасти. Материнское сопереживание часто берет вверх. Сейчас я лучше его сдерживаю. Года два назад было невозможно вести консультации без слез. Правда, думала я эгоистично о своей родной боли.

Я выхожу в коридор, достаю замолкший телефон и вижу несколько пропущенных от университетской подруги. Перезваниваю ей, утомленно подпирая спиной стену. Сейчас бы не помешал сеанс тайского массажа.

— Привет, что-то случилось?

— Варь, привет. Как ты?

— Пойдет, — немного растерянно говорю я. В последний раз с Сергиенко общалась полгода назад, или больше, и то потому, что мы случайно пересеклись в торговом центре. — А ты?

— Нормально. Слушай, Варь… — Люба понижает голос и заговорщически шепчет в динамик: — Ты с Матвеем того, что ли? Все?

Я рывком вбираю в грудь воздух.

— Почему спрашиваешь?

— Прости, Варя, если не в свое дело лезу, но я видела его сегодня.

— Где? — спрашиваю не потому, что горю желанием знать подробности о его передвижениях. Вопрос вырывается автоматически.

— У себя, — она имеет в виду хирургическое отделение городской детской клинической больницы. — Матвей был в компании какой-то девицы. По виду она ему в дочери годится. Знаешь ее? Невысокая, русые волосы. Или ты не в курсе? — тараторит Люба. — Тогда я точно не в свое дело лезу… Ой, как же теперь быть? Рассказывать, или нет? — а эта часть ее болтовни направлена на разговор с собой. Я не успеваю вставить ни слога, Сергиенко решает сдать моего мужа с потрохами. — В общем, Матвей и эта девица полночи просидели в приемном покое, ближе к утру их к ребенку пустили в палату. Стыдно сознаваться, но я их на видео сняла.

Такая она, Люба Сергиенко. Как любила двадцать с лишним лет назад совать нос в чужие дела, так и сейчас себе в этом хобби не изменяет.

— Скинуть тебе? — интересуется она. — Посмотришь хоть на эту моложавую. Узнаешь, может. Ох, ну Матвей, ну Матвей, под сраку лет!..

— Давай, — ровно произношу я… но нахожусь на грани срыва.

Одна часть этого не хочет. Другой надоело оставаться в неведении.

Худая, русые волосы.

Под это описание можно подогнать треть Москвы.

— Сейчас отправлю! — с азартным энтузиазмом восклицает Люба и отключается.

Глава 15

Восемь лет назад, 31 декабря, вечер

— Леночка, здравствуй! — наспех вытерев руки о переброшенное через плечо кухонное полотенце, Варвара встречает свою лучшую подругу радушными объятиями. Женщины целуются в щеки, будто не виделись сто лет, а не три дня, и поздравляют друг друга с наступающим праздником. За Леной Литвиновой толпится ее семья: муж и двое детей, десятилетний сын и шестнадцатилетняя дочь. — Как добрались?

— Чуть не замело по дороге, — отшучивается Лена, привлекательная зеленоглазая шатенка тридцати четырех лет, в молодости выигрывавшая все университетские конкурсы красоты. Спустя всего через несколько месяцев горе от потери супруга преобразит ее до неузнаваемости, а Варя будет часто вспоминать о былой красоте своей давней приятельницы, с которой они многое делали вместе. Отдыхали, проводили время с детьми, болтали о своем о женском на кухне допоздна то у Вари, то у Лены. — Рит, не стой столбом и отвлекись от своего телефона хотя бы на пару минут.

— Угу, — безучастно мычит девочка-подросток, игнорируя просьбу матери. Так она взяла и послушалась, прервав на самом интересном месте обсуждение с подружками красивого парня, перешедшего в их класс.

— Андрей, помоги Артему раздеться, — раздает команды Лена, расстегивая длинную шубу.

— Не надо, — бурчит темноволосый мальчонка, резко выпрямляя спину, и морщится из-за стрельнувшей в загипсованную правую руку острой боли. — Я сам.

Сам полез на эту чертову горку, чтобы пацаны ссыклом не называли.

Андрей кивает ему и мягко передает решение сына своей жене.

— Он сам, Лена.

— Провозится до утра, — вздыхает Литвинова. — Ой, подарки! Андрей!

— Потом, потом, — по-доброму смеясь над суетливостью подруги, отмахивается Варя. — Проходите.

Из-за угла в конце коридора высовывается овечья голова.

— Бе-е-е! — с громким блеянием маленькая Ксюша несется со сверхзвуковой скоростью вперед и чуть не сшибает с ног маму.

— Ксюша! — восклицает Варя, хватаясь за подлетевший в воздух подол нарядного платья. — Не носись как угорелая!

— Бе-е-е! — отвечает ей дочка и врезается слету в Артема. Хватает обескураженного мальчика за плечи, приближается своей гигантской овечьей головой и повторяет: — БЕ-Е-Е!

— Ксюша! — Варя, густо краснея, одергивает своего шебутного ребенка. — Успокойся.

— Что у тебя на башке? — гогочет Артем, мигом забыв о ноющей боли и зуде в конечности. Какая же она странная.

— Не на башке, а на голове, — поправляет его Лена.

— Какие вы шумные, — хмурясь, комментирует Рита.

— Бе-е, — энергично кивает Ксюша.

Варя стаскивает с ее светловолосой головы дурацкую пластиковую голову животного, которую купил Матвей, потому что совершенно не умеет отказывать их дочери в не менее дурацких хотелках.

— Все, красавица, переключайся на человеческий язык.

Ксюша хитро улыбается.

— Бе-бе-бе.

А Варя совершенно не умеет искренне злиться на ее причудливое поведение и зашкаливающую активность. Ей становится не по себе, когда Ксюша затихает. Особенно страшно было, когда дочка ползала на четвереньках и стремилась изучить все опасности квартиры. Стоило отвернуться на минутку, как Ксюши след простывал. Она любила забираться на поверхности и испытывать на прочность мамины нервы, сваливаясь откуда-нибудь кубарем, а потом смеялась, будто потешаясь над перекошенным от ужаса лицом Вари.

Литвиновы оставляют верхние одежды в прихожей и проходят в гостиную,