— Отдай его мне!

— Уходи, Лави, я не хочу, чтобы ты видел, как я умираю.

— Отдай мне оружие, и можешь выпить яд. Умрешь, даже не почувствуешь.

— Гад ты мерзкий. Ты покушался на мою жизнь… — Сквозь слезы говорила она. — В тот день нашего расставания ты сразу, не медля, подослал своих людей, которые убили водителя, а затем выстрелили в меня… — И снова молчание в её сторону. — Ты думал, я не узнаю?

— Я просто хотел припугнуть тебя! Ясно тебе! А теперь отдай пистолет, сумасшедшая, для тебя есть вариант проще — яд!

— А я тебя любила, а ты вот никогда не любил меня, даже капельку.

— Ты думаешь, что ты единственная несчастная влюблённая в этом мире?

— Я тебя ненавижу.

— По твоим глазам читается совсем другое. Ладно, яд выпьешь, потом можешь сразу закрыть глаза, а оружие, ну если тебе нужен сувенир на тот свет, то не переживай, он будет с тобой в могиле.

Девушка, присев на газон в саду, сначала выпила яд, а затем, почувствовав сонное состояние, выстрельнула…

* * *

В спешке я покинул больницу, прокручивая всю картину у себя в голове, выбежав из нее, я сел на лавку и, шепча, произнес: «Господи, спаси их». Я просидел на улице до утра, не сомкнув глаз. Размышляя о том, «Бывает ли такое, что ты любишь двух женщин одновременно?»

Что я наделал? «Я не хотел убивать её», — схватившись за лицо обеими ладонями, произнес он.

— Леон Акселили?

— Да, это я.

— Пройдемте со мной…

— Случилось что-то плохое?

— Моника пришла в себя.

Моника проснулась в холодных стенах больницы, открыв тяжёлые веки, свет ударил в глаза. Еле их открыв, они блуждали в поисках кого-либо из родных, но никого не было, кроме взрослого мужчины в очках и белом халате, по всей видимости, он был врачом. Лицо было у него задумчивым, глаза бегали по аппарату, к которому она была прикреплена. Увидев, что девушка начала приходить в себя, он начал звать остальных врачей, выбежав из палаты. Дышать было тяжело, позже, придя в себя, она поняла, что во рту была трубка, которую ей поставили во время наркоза, и теперь должны вынуть. Дышать стало намного тяжелее, сердце билось, и девушке казалось, что оно вот-вот выскочит, разломав внутри ей ребра. Во благо в палату примчали врачи. Вынув эту трубку, горло болело, а по вкусу чувствовались горечь и сухость. Следом за врачами в палату вломился Леон, дыша тяжело из-за спешки.

— Что с ней? Подойдя ближе к Монике и отталкивая врачей, спросил он.

— Она пришла в себя довольно быстро. Честно говоря, шансы на жизнь…

Перебив главврача, Леон заткнул ему рот. «Молчи лучше, молчи и не продолжай то, что хотел сказать», — смотря на него с угрозой, проговорил он. «Оставьте нас одних».

Все покинули палату, оставив их наедине.

— Как ты?

— Где папа и мама? Почему они не пришли? — смотря ему в глаза с надеждой, спросила она.

— Моника… — присев перед ней на колени и обняв её дрожащую руку.

— А брат? — Леон отвёл глаза в сторону, продолжая игнорировать её. — Молчишь? А почему? — пытаясь приподняться с кровати, начала она.

— Стой, тебе нельзя вставать!

Тут же она почувствовала боль в области сердца. — Ай, болит… Леон болит сильно.

Он же подхватил её, чтобы та не рухнула резко на кровать. Моника схватилась обеими руками за него и, притянув к себе, обняла его крепко. И только обняв его, она поняла, что это всё реальность, его молчание значило то, что всё произошедшее — не страшный сон, это всё правда.

— Мне очень больно, Леон, сердце болит и плачет. Понимаешь? Не молчи, пожалуйста…

— Не плачь, солнце. — Обняв в ответ девушку, проговорил, шепча, он.

Леон лишь молчал, он был удивлен тем, как она обняла его, и это было искренне.

А перед глазами Моники рисовалась картина, как прямо сейчас перед ней стоят родители. Разум оказался в тумане, её мозг ничего не хотел воспринимать, что говорит Леон. Сердце надеялось, что всё это не реальность. Ей так хотелось сейчас, чтобы мама тихо подошла к ней и поцеловала в лоб, и залечила бы все раны. А встав с постели, она бы подошла и обняла отца, как делала в детстве, прибегая ночью к родителям в комнату, когда ей снился кошмарный сон, и, рассказав сон отцу, она забывала о нем. Сейчас бы она тоже сделала так, рассказала бы про свой кошмар и забыла о нем. Но этот страшный сон не забыть, ведь он оказался реальностью и оставил за собой реальную картину всего происходящего этого сна.

— Давай уедем отсюда. — Сквозь слезы и долгую паузу предложила она.

— Что?

— Я хочу жить в спокойствии, чтобы всё было по-другому. Пожалуйста, Леон, ты, я и брат.

— Тебе нужно прилечь, отдохни.

— Я серьезно.

— Куда ты хочешь?

— В Грузию, в Ахалцихе, на родину хочу.

— Пока ты и твой брат, пока вы оба не восстановитесь, мы никуда не поедем.

— Хорошо, Леон.

— М?

— Я очень плохо относилась ко всем, в особенности к тебе…

— Не думай о прошлом, думай о будущем.

* * *

Адам в это время покупал вещи для себя и Айлы и сразу же отправился обратно в больницу. Дом сгорел, и вместе с этим домом всё прошлое, в которое они больше не вернутся. Айла пришла в себя еще во время того, как Адам уехал. Проснувшись, Айла была в истерике. Она сломалась и больше всего она не хотела жить.

— Зачем вы спасли мою жизнь, а?!

— Вам нельзя нервничать, Айла, успокойтесь!

— Я хочу уснуть и не просыпаться. Смысл жизни, если все мои близкие мертвы…

— Мы поставим вам сейчас капельницу, и вы поспите, вам нужно отдохнуть.

— Ты не слышала меня? — Нервозно, не крича, обратилась она к мед. сестре.

Медсестра, держа в руках шприц с лекарством, собралась влить раствор в капельницу, и тут же резко Айла, несмотря на швы и боль, приподнялась и вырвала из её рук шприц. Дверь палаты распахнулась, и в нее вбежал Адам.

Увидев своего брата, она не поверила, что это он, и из её рук выскользнул шприц.

— Ты жив… — Сквозь слезы произнесла она.

— Лучше бы это всё случилось со мной. Спасибо Богу, ты жива!

— Адам Имерети, ваша сестра отказывается от капельниц, она вырвала из моих рук шприц и постоянно повторяла, что хочет