Шрифт:
Закладка:
– Он задохнется, – крикнул Эд. – Ты задушишь собаку.
Старик, утерев с лица пот, ответил:
– Я и хочу его задушить – я несу его в ресторан.
Эд выскочил из машины и сказал:
– Пусти веревку!
– Это моя собака, – заплакал старик, – я ловил ее весь вечер!
Эд вырвал у него из рук веревку, освободил пса и опустил его на землю. Пес, по-прежнему скуля, понесся по тротуару.
– Зачем вы взяли мою собаку? – тихо плакал старик. – Мне бы уплатили за нее. Я же ловил эту собаку весь вечер.
– Сколько тебе платят за собаку?
– Доллар.
Эд поискал в карманах мелочь и высыпал деньги в костлявые ладони старика. Тот поцеловал руку Эда.
– Я их тоже жалею, но у меня пять детей… Их же надо кормить…
– Ты их душишь?
– Да.
– Веревкой?
– Да, я привязываю на один конец камень и вешаю их в сарае.
– Они очень воют?
– Очень. Я сначала не мог слышать, как они воют.
– А теперь привык?
– К этому быстро привыкаешь, – засмеялся старик, – особенно когда потом платят деньги. Потом даже делается интересно смотреть, как они извиваются и высовывают синий язык.
Эд заглянул в черные добрые глаза старика. В них искорками метался безумный смех. Эд с трудом подавил в себе желание ударить старика кулаком в переносье, так чтобы он упал на асфальт и разбил себе череп, а потом – бежать по тихой улице и орать что есть силы.
Он впрыгнул в машину, и «джип» рванулся с места, стремительно набирая скорость. Эд гнал по левой стороне и отчаянно сигналил.
Возле своего отеля он резко нажал на тормоза и сидел минуту не двигаясь, сильно зажмурив глаза. Потом устало вылез из машины и медленно пошел к себе. Он хотел принять душ, но в ванной – она была на два номера – заперся его сосед Тэдди Файн, журналист из Балтимора. Он всегда забирался в ванную комнату на час, не меньше.
– Ты скоро? – спросил Эд.
– Нет. А что?
– Ничего. Просто так.
– Хорошо слетал?
– Плохо.
– Когда возьмешь меня с собой?
– Скоро, – ответил Эд и повалился на кровать. Включил лампочку-ночничок и, взяв на ощупь одну из книг, валявшихся на полу, быстро пролистал ее. «Пулэм. Эсквайр».
«Поддавок, а не книга, – подумал он. – Нельзя делать героя глупее писателя».
Эд бросил книгу на пол, потянулся и зевнул.
«Не проспать бы. Я обещал вылететь к утру за той машиной. А зачем она мне? – вдруг спросил он себя, открыв глаза. – На черта мне сдалась та машина? Я похож на этого старика: он вешает собак, а я охочусь за машинами. Мне просто хочется быть сильнее тех, кто в машине. Мне приятно чувствовать их ужас, когда они станут метаться по голой равнине. Унизив страхом тех, кто внизу, я сам себе покажусь сильным. Разве нет, Стюарт?»
Ему вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь пожалел его. Это желание пришло внезапно, и он почувствовал себя маленьким и беззащитным, вконец запутавшимся – как в детстве, когда самым страшным грехом было принести к Рождеству плохие отметки.
«Заплакать бы, – подумал он. – Легко женщинам, им стоит только открыть шлюзы – сразу польются слезы».
Он стянул с себя куртку и сбросил ботинки на черный паркетный пол. Натянул на голову подушку и шепнул:
– Спокойной ночи, родной…
Но сон не шел. Громадное, как живопись на белой стене, стояло перед ним нежное, любящее лицо Сары.
«Это ты во всем виновата, – сказал он ее лицу. – Ты, и никто больше. И в том, что я не пишу книг, которые у меня в голове, и в том, что я не могу спать с тобой, и в том, что я почти ни с кем не могу спать – разве только с продажными шлюхами. Во всем виновата ты, Сара, а я никак не могу выбросить тебя из сердца».
Как и всякий слабый человек, Эд Стюарт искал причину своих неудач не в себе самом, но в том, кто его окружал и кто был ему ближе всех…
01.41
Сара попросила принести ей виски и выпила залпом, по-мужски. Она ненавидела эту гадость, пахнувшую ячменем, но обожала то состояние, которое наступает после. Однажды она сказала Эду: «А как было бы здорово, если бы люди изобрели пилюли – безвкусные, как аспирин, и пьяные, словно виски».
В баре сейчас ничего не было слышно, хотя люди кричали: так громко ревел джаз.
«Хорошо, когда ничего не слышно из-за музыки, – подумала Сара, – тогда и саму себя не слышно. Плохо только, что к утру джаз кончит играть свою музыку и наступит полная тишина, и тогда все в тебе закричит – то, что веселилось вместе с музыкой».
– Простите, к вам можно присесть? – спросил ее высокий, рыжий, смешной парень.
– Можно, – ответила Сара. – Конечно, можно.
– Спасибо, – ответил парень, смущенно кашлянул в кулак и неловко сел на краешек стула.
Сара посмотрела на его рыжие вихры, на веснушчатый мальчишеский нос и улыбнулась и испугалась, что снова заплачет.
– Я вас тут раньше не видел, – сказал парень.
– А я только сегодня прилетела.
– Вы журналистка? – спросил парень. – Сюда прилетело целое стадо журналисток.
– Стадо? – усмехнулась Сара. – Это верно – стадо.
– Извините, если я вас обидел…
– Ну что вы, – сказала она, – вы меня совсем не обидели.
– Меня зовут Билл Смит.
Сара повторила:
– Билл Смит… Очень категорично… Сильное созвучие.
– Вы смеетесь?
– Ничуть, – ответила Сара. – Просто у меня дурацкая манера говорить вслух то, что думаю.
– Вы танцуете?
– Танцевала.
– Только не говорите, пожалуйста, «когда-то танцевала». Это из кино. Там всегда красивые усталые женщины говорят – «когда-то танцевала»…
Сара поднялась, и Билл поднялся. Он был широкоплечий, на голову выше Эда. Когда они пошли танцевать и кто-то крикнул из зала «браво, Билл», парень покраснел, и его веснушки сделались темно-коричневыми.
– Вы здорово танцуете, – сказал он.
– Да?
– Да.
– Вы тоже.
Билл держал ее за спину – очень осторожно, не прижимая к себе.
Негр, игравший на саксофоне, вываливал голубые белки, заходясь от счастья и ритма.
– Вы меня держите, как ядовитую змею, на дистанции, – сказала Сара и сразу подумала: – «Зачем я это сказала?»
Билл снова покраснел и прижал ее к себе.
– Так ничего? – спросил он.
Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и
