Шрифт:
Закладка:
— Коля, — назвал Брежнев имя Подгорного, — ведь он тут, пока Никиты и меня не было, председательствовал.
— Но что я ему скажу? — возразил тот. — Ведь я только вчера разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает. «Что там у вас вдруг произошло?» — спросит он… Пусть лучше говорит Леня. Тем более что ему надо передать личный привет от товарищей Ульбрихта и Штофа.
Все согласились. Но Брежнев уперся. Еле уговорили его и чуть ли не силой притащили к телефону. Дрожащим голосом тот сообщает Хрущеву:
— Завтра заседание Президиума… Хотим обсудить некоторые вопросы. Надо срочно прилететь.
— Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня…
— Нельзя. Есть серьезные нестыковки по проекту семилетнего плана…
— Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь, тогда и разберемся…
— Но ряд республик и областей выдвигают некоторые требования… по сельскому хозяйству. Мы тут все собрались… А без вашего участия обсуждать их не беремся. Просим, — упорно настаивал Брежнев.
— Ну хорошо, — сдается Хрущев, — подумаю.
И повесил трубку. Делать нечего. Разъехались. Через каждый час Брежнев звонил Семичастному и спрашивал:
— Ну как?
И только после полуночи тот позвонил сам:
— Леонид Ильич, только что сообщили из «девятки» (управление КГБ, ответственное за охрану руководителей партии и правительства. — Ю.А.): самолет в Пицунду заказан на 6 утра. С Н. С. полетит Микоян.
А в Пицунде в это время Хрущев делился своими мыслями с Микояном:
— Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных дел. Думаю, что этот звонок связан с тем, что нам говорил Сергей…
Наступило утро 13 октября 1964 года. Семичастный звонит Брежневу:
— Кто поедет встречать?
— Никто, — отвечает тот. — Ты сам встречай. В такой обстановке зачем же всем ехать?
Внуково-2. С трапа самолета сходят Хрущев и Микоян.
— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, — подходит и здоровается с ним Семичастный, вежливо, но сдержанно.
— А где остальные?
— Они собрались в Кремле. Ждут вас…
Хрущев и Микоян садятся в длинный «ЗИЛ-111», Семичастный — в свою «Чайку» и из нее звонит охране:
— Едем в Кремль…
Приезжают. Хрущев направляется в свой кремлевский кабинет, где его уже ждут члены и кандидаты в члены Президиума, а также секретари ЦК КПСС. Семичастный вместе с начальником «девятки» Чекаловым заменяет охрану в приемной, а затем дома (на Ленинских горах) и на даче (в Петрово-Дальнем). Заместителю же начальника личной охраны Хрущева (ее непосредственный начальник Литовченко был в отпуске) приказывает:
— Ни одной команды, ни одного распоряжения без моего ведома не давать. Запрещаю. Таково указание руководства ЦК.
А в это время на заседании Президиума ЦК КПСС Хрущеву предъявляли счет его грехов: «Ты развалил сельское хозяйство! В результате мы вынуждены закупать зерно за рубежом. Созданные тобой совнархозы себя не оправдали! Управление через них ведет к ослаблению оборонной мощи страны. Ты необоснованно снимал многих руководителей, тебе неугодных. Причем решал эти вопросы единолично, а нас, членов Президиума, делал бессловесными исполнителями твоей воли. Лишь в этом году в печати опубликовано более тысячи твоих фотографий. Разве это не утверждает новый культ личности? А разделение партии на городскую и деревенскую? Ведь это же политическая безграмотность! Ты попал в лапы подхалимов и наушников, и их мнение для тебя значит больше мнения членов Президиума! А подарки зарубежным деятелям? Во сколько сотен тысяч рублей они обошлись государству? И разве ты лично не присваивал себе кое-каких подарков, полученных за границей?»
Наибольшую активность проявили Шелепин и Шелест. Очень резко, не сдерживаясь в выражениях, говорил Воронов. Остальные выступали более сдержанно. Главные же зачинщики — Брежнев и Подгорный, а также Косыгин — вообще молчали.
Хрущев, оглушенный и подавленный, все же пытался возражать. Но его плохо слушали, грубо перебивали.
— Друзья мои! — чуть ли не взмолился он.
— У вас здесь нет друзей! — отрезал Воронов.
— Вы не правы, Геннадий Иванович, — возразил ему председатель ВЦСПС В. В. Гришин, — мы здесь все друзья Никиты Сергеевича.
Но к объективности взывал один лишь Микоян.
— Деятельность Хрущева, — заявил он, — это большой политический капитал партии.
Около восьми часов вечера решили прервать заседание и собраться назавтра с утра. Хрущев сразу же встал и вышел. Остальные договорились:
— К телефону сегодня не подходить! Вдруг он начнет нас обзванивать, и ему удастся склонить кого-нибудь на свою сторону.
Однако когда у Микояна раздался телефонный звонок, он поднял трубку и действительно услышал голос Хрущева:
— Я уже стар и устал. Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал… Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду.
Когда утром 14 октября заседание Президиума ЦК КПСС возобновилось, эти слова Никиты Сергеевича, несомненно, были уже известны его оппонентам. Хрущев поблагодарил за то, что все же кое-что положительное было отмечено в его деятельности, и сказал:
— Рад за Президиум в целом, за его зрелость. В формировании этой зрелости есть и крупинка моей работы… Я уйду и драться не буду.
Он попросил извинения, если кого обидел, допустил грубость — «в работе все могло быть». Однако ряд предъявленных ему обвинений им был категорически отвергнут.
— Меня обвиняют в совмещении постов Первого секретаря ЦК и Председателя Совмина. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом.
Главным своим недостатком Хрущев назвал доброту и доверчивость, а также, может быть, то, что сам не замечал своих недостатков.
— Но вы все, здесь присутствующие, открыто и откровенно мне о моих недостатках никогда не говорили и всегда поддакивали… С вашей стороны отсутствовала принципиальность и смелость.
Далее он коснулся внешней политики, приводил аргументы в защиту предпринятых в свое время мер во время карибского кризиса, в отношениях с Китаем, — ведь все эти вопросы решались коллективно…
— Я понимаю, что это последняя моя политическая речь, как бы сказать, лебединая песня. На пленуме я выступать не буду. Но хотя бы обратиться к пленуму с просьбой…
— Этого не будет, — поспешил категорически прервать его Брежнев.
— Да, да, — поддержал Суслов.
У Хрущева на глазах появились слезы.
— Ну что ж, — нашел он в себе силы закончить, — я готов ко всему… Прошу написать заявление о моей отставке, я подпишу…
