— Да кто он тебе такой?! — продолжала кричать Катя из своей горницы.

— Денщик!

— Типа прислуги, что ли?

Я призадумался. В общем-то, конечно, да, но… Какой же он мне слуга? Он как старший товарищ, даже как отец, он заботится обо мне, на ум наставляет, казачьим премудростям учит, я его с восьми лет знаю, мы из одной станицы! И как я маменьке в глаза посмотрю, если оставлю собрата-казака на растерзание сворам нечисти?!

— Пошёл ты знаешь куда, Иловайский…

Догадываюсь. Хотя и удивлён, что приличная барышня такие места знает. Но главное, чтоб ворота открылись…

— Открываю!

— Куть, куть, куть! — Я поманил пёсиков, те доверчиво приблизились, крутя хвостиками. Когда мы с двумя этими крокодилами на боевом взводе выскочили на площадь, то успели как раз на раздачу. Или, правильнее сказать, на распродажу мяса…

Шестеро широкоплечих мускулистых вурдалаков предлагали желающим любую часть живого пленника на выбор. Кто-то интересовался ценой, кто-то проходил мимо, знакомых лиц, вроде моих Мони, Шлёмы, Павлуши, бабки и отца Григория, видно не было. Зато мой верный денщик, удерживаемый слева и справа, сразу разулыбался, увидев меня живым и здоровым.

— Прохор!

— А вот и вы, ваше благородие. — В глазах старого казака блеснула влага. — Уже и не чаял встретиться. Полночи вас искал, по степи да по лесу рыскал, а как к кладбищу подъехал, так и навалились из-за спины злодеи, свалили с коня и по затылку. Ну мне-то что, не о себе думал, а как дядюшке вашему скажу, что не уберёг хлопца…

— Отпустите его, — грозно потребовал я. — А не то псов спущу!

Вурдалаки, видимо, собак не очень боялись. Один из них только хмыкнул и демонстративно, поиграв грязным ножом, с размаху ударил, целя пленнику в сердце. Как увернулся мой денщик, я не знаю. Но он меньше чем за минуту вырвался на свободу, без особых усилий раскидав вурдалаков, и по-отечески обнял меня за плечи. А рукопашник-то он о-го-го…

— Ты прости меня, Прохор. Сглупил я, скачкой увлёкся, и коня потерял, и сам влип выше сапог, ниже пояса на чешущемся уровне, — честно повинился я.

— Бог простит, а человеку — грешить от веку. Сам живой, в ладах с головой, а уж до дому дойдём по… — начал было поэтизировать нашу встречу старый казак, но я быстренько прервал это дело, заталкивая его в ворота Хозяйкиного дома. Вурдалаки встали, опомнились и, пылая резонной местью, полезли на меня с кулаками.

Ха! Оказалось, что в команде «фас!» чудовищные псы не нуждаются, и хотя их было двое против шестерых — от нечисти только клочья полетели. Да, Катерина была права, зверьё опасное, надо щенка выпросить, маменьке курятник от кошек охранять…

Мне на секунду представилась притихшая станица, мама с сёстрами, сидящие на крыше от греха подальше, и вымахавший за лето адский пёсик, гоняющий по двору соседских быков-трёхлетков. А соседи вроде и не против, молчат себе с кривыми улыбочками за прикрытыми ставнями… Живописно получается!

Я сумел успокоить псов только крепкой затрещиной, данной каждому от души и с размахом. Те мигом опомнились и кроткие, как овечки, пошли за мной, чтобы столь же безропотно водвориться за погнутую ограду. Которую, кстати, мы с Прохором почти починили. Кривенько, косо, но надежно, без нас не вырвутся…

— Ох, хорунжий, подведёшь ты меня под Пизанскую башню, — устало раздалось на весь двор, ворота захлопнулись, и я повёл денщика знакомиться.

Хозяйка, уже переодевшаяся в синие мужские штаны с металлическими клёпками, но в той же облегающей сорочке, встретила нас хлебом-солью. Ну, правильнее сказать, ломтями хлеба, а на них масло, сыр и копчёное мясо. Я-то в храме перекусил, а вот мой проголодавшийся денщик был за всё очень благодарен:

— От спасибо, Катенька! Живи богатенько, и чтоб мужа тебе райского! Ну хоть Иловайского…

— Он у нас поэт народный, один такой на весь полк, — краснея, пояснил я.

Хозяйка тоже краснела, но не перебивала, видимо, подобный персонаж был ей в диковинку. Ну и Прохор, как вы понимаете, распушил хвост, павлин пятидесятилетний, и старался во всю грудь:

— Пред такой красотой хоть пляши, хоть пой! Да завлекай любимушку на сеновал, в ложбинушку…

При этом он ещё залихватски крутил ус и подмигивал мне, дескать, учись, казачок, пока старик в силе, и текст записать не забудь, убойная сила в нем для охмурёжу! Катя уже и не краснела особенно, а так, вспыхивала местами, то уши, то щёки, в ответ на какой-нибудь особо весёленький намёк. Хотя какие там намёки?!

— Накормила, напоила, а в постель не уложила. Погостим тут две недели, так дойдём и до постели…

Как видите, всё прямым текстом, без изящных фортелей и модных полутеней, по-станичному в лоб, с наскоку, не сходя с седла и не снимая сапог. Меня же всё это время отвлекал невнятный, но нарастающий шум откуда-то извне. А потом, обернувшись, я случайно заглянул в волшебную книгу девушки и ахнул — картинка показывала, что вся площадь перед её домом заполнена гневно ревущей нечистью!

— Делись, Хозяйка! Казаков — на стол! А не то весь твой дворец разнесём! — орали черти, колдуны, вурдалаки, упыри, трупоеды, кровососы, мертвяки, ведьмы, бесы и прочая злобная шелупонь, размахивая розами и оранжевыми платочками. Зрелище и комичное, и страшное…

— Ну вот и доигрались в крестики-нолики. — Катя встала, ушла в другую комнату, через пару минут к нам вернулась совершенно другая женщина. Рослая, выше меня, сама дородная, груди как кувшины, ликом прекрасна, словно Лилит, а позади из-под юбки драконий хвост змеится.

Прохор с чувством перекрестился, но мне-то было отлично видно, что это та же самая девица, что болтала с нами за столом, только под тремя личинами, и она мигом поняла, что я её вижу насквозь. Сначала роскошную бесовку, потом огнедышащего дракона в зелёной чешуе, уже в нём сияющий шар с голубыми глазами, а уж за ним свою новую знакомую…

— Хм, а я-то сперва не поверила, что тебе сквозь личины видеть дано. Значит, не врали сплетни, что ты у нас необычный казак… Сам где научился или это у тебя врождённое?

— Не по своей воле, — опустив взгляд, признался я. — Помнишь, когда мы там после арки с бесёнком сцепились, а потом к нам бабулька шустрая подошла? Ну она на тот момент вся из себя красавицей представлялась и… в общем, плюнула мне прямо в глаз! Боль была дикая! Думал, сдохну, ей-богу,