коллективного сознания и создать тот особенный метод управления. Так, незаметно для себя, он превратился в «ботана», мечтающего создать свой уникальный софт. Сутками Артем не вылезал из-за компьютера. Мама несколько раз срывалась на крик из-за свалки, в которую постепенно превращалась его комната. В восемнадцать лет он разработал вместе с одним айтишником игру и заработал первые деньги, снял квартиру и съехал от родителей. Скандалы прекратились – началась самостоятельная жизнь.

София открыла для него совсем другой мир – неоднозначный, противоречивый, прекрасный.

– Посмотри… Видишь? Между прочим, они соединяют Порту с Вила-Нова-ди-Гая [4]. Именно тут находятся винные погреба со знаменитым португальским портвейном. Посмотри! Это же совершенство инженерной мысли. Вот этот мост. – Она увеличила картинку. – Самый старый. Видишь, какой элегантный? Забыла, как он называется. Тут написано Понти-ди-Дона-Мария-Пиа. Назван так в честь королевы Марии Пии Савойской, – медленно прочла София. – Супруги Луиша I [5]. Еще бы знать, кто это такой.

– Это не важно.

– Знаешь, что меня удивляет? За спиной Эйфеля еще не было Эйфелевой башни – а стиль свой он уже чувствовал. Это и есть отличие настоящего художника от ремесленника. Он, может, еще ничего не сделал, и никто о нем не знает, зато он про себя уже все знает и, что самое важное, – предвосхищает.

– Что предвосхищает?

– Время! Время… – Глаза Софии буквально сияли. – Это и есть самое удивительное. Еще никто не понимает, даже настоящее не в силах осмыслить, а художник уже предчувствует будущее. Давай поедем в Порту. Вместе. Будем пить портвейн и любоваться закатом на мостах Эйфеля.

Артем долго не мог уснуть. Мысли о планируемой поездке назойливо крутились в голове. София крепко спала, уютно устроившись на его плече. Он любил смотреть на нее спящую, такую беззащитную – было в этом что-то мистическое, своего рода сакральный акт доверия и единения. Женщина доверяет тебе свои холодные ноги, которые просовывает между твоими, свою уставшую голову, которая через какое-то время становится невероятно тяжелой, и вместе с этой тяжестью – свои мысли и заботы. Плечо онемело, но Артем не шевелился. Пытаясь заснуть, он думал о том, что весной они обязательно поедут в этот португальский город.

* * *

Марко сидел у берега на складном деревянном стуле и слегка покачивался, словно в такт музыке. Солнце вот-вот должно было взойти, и появление первых прозрачных желтых лучей каждый раз рождало в нем удивление, а вместе с тем восхищение – тем, как быстро оранжевый диск поднимался в небо и освещал землю, наполняя все вокруг энергией.

Иногда, пропустив пару рюмочек портвейна, Марко напевал старинные португальские песни. К нему подбегали соседские дети и пританцовывали под эти нехитрые мелодии. Они любили старика Марко, а у него в кармане всегда были припасены леденцы для них. Раньше он вытаскивал стул из дома и волочил его до моста, а потом обратно, но в последнее время стал оставлять его прямо на берегу. Стул так и стоял, и никто его не трогал. Местные жители знали Марко и часто видели, как он подолгу сидит, скрюченный, с наклоненной вправо головой, похожий на какую-то нелепую геометрическую фигуру.

Иногда проходившие мимо туристы обращались к нему с вопросами, как дойти до той или иной достопримечательности, найти местные винотеки или где вкусно поесть. Конечно, Марко советовал Taberna Dos Mercadores. Он был уверен, что их сибас в соли или телячьи медальоны не оставят равнодушным ни одного туриста.

Многих удивляло, что Марко бегло говорит на английском. Обычно португальцы не сильны в иностранных языках без надобности.

Жена Марко, Кейт, была родом из Англии. Она умерла несколько лет назад. В молодые годы она вместе с подругой приехала на студенческие каникулы в Порту изучать португальский и в одном из баров встретила Марко. Он наблюдал за иностранными красотками со стороны – они явно увлеклись портвейном – и, зная нрав местных парней, охотников до легкой добычи, взялся проводить девушек до отеля. Огненно-рыжая копна волос Кейт так запала в душу Марко, что он не смог не прийти к дверям отеля, где жили девушки, на следующее утро.

Уже через пару дней горячий вечер, закатное небо Порту и страстные поцелуи загорелого португальца превратили увлекательную студенческую поездку в любовь всей жизни. Кейт и сама не ожидала, что вот так сможет вернуться в Лондон, объявить родителям о предстоящей свадьбе и намерении жить в Порту. Добавила, правда, что обязательно познакомит их с женихом и его семьей. Кейт всегда была порывистой и быстро принимала решения. Наследственная черта, доставшаяся ей от матери. Она не любила философских размышлений. Мать передала Кейт и проросшую сильными корнями любовь – любовь как единственное, к чему стремится человек. А все, что не любовь, – то смерть. Когда Кейт, счастливая, с обгоревшим носом, ворвавшись в квартиру, бросила чемодан на пороге и стремительно прошла на кухню, родители совсем не удивились и уж точно не расстроились.

Да и чего, собственно, расстраиваться? Погода в Лондоне отвратительная, капризная, а дождь является частью неизменного пейзажа, как любила повторять мама. Климат в Порту точно более привлекательный, и потом – они всегда желали дочери настоящей любви, безусловной. Вот Кейт и доверилась своим чувствам.

Вместе они прожили пятьдесят лет, и, когда Кейт умерла, Марко долгое время не мог принять, что это по-настоящему, что больше они не будут вдвоем прогуливаться по берегу, пить портвейн и смотреть на реку. Не будут ужинать в таверне и ждать детей и внуков в гости по выходным. Трое детей и пятеро внуков – продолжение их с Кейт истории. После смерти жены Марко отказался переезжать к кому-то из них.

Кейт снилась ему почти каждую ночь. Иногда еще совсем молодой, с рыжими распущенными волосами и рассыпанными по лицу веснушками, которые от яркого солнца становились еще более заметными и поразительно ей шли.

В июле ему исполнилось семьдесят четыре. Дети устроили настоящий праздник по этому поводу. Собрались все у старшего сына, несколько дней дружно готовили и отмечали. После торжества Марко даже рад был вернуться в свою небольшую квартиру. В одиночестве и тишине он мог вспоминать и молчать. Внешнее молчание – всего лишь завеса для беспрерывного внутреннего диалога с Кейт, которой он рассказывал, как прошел еще один день без нее.

Ревматизм стал все чаще напоминать о себе. Особенно когда Марко пытался улечься в кровать с провалившимся по центру, словно гамак, матрасом. Подолгу ворочался с боку на бок. И мысли… Они никак не могли угомониться, чтобы позволить старику хоть немного отдохнуть.