– Дарья Спиридоновна, а может ну его, эту записку? Съездим вместе. Самолично проведаете коллегу?

Колпакова насторожилась, прищурилась, внимательно вглядываясь в мое лицо.

– Чует мое сердце, темните вы что-то, Софья Алексеевна. Недоговариваете. Однако расспрашивать я погожу. Отправляемся немедля!

Сборы были скорыми.

Дарья не стала отвлекаться на других репортеров или незаконченные дела. Схватила верхнюю одежду, небольшой ридикюль и заспешила к выходу. Выбежала на улицу первой, подняла руку, пытаясь привлечь внимание редких, проезжавших мимо пролеток. Но несмотря на то, что метель немного улеглась, проясняя видимость, останавливаться никто не спешил.

Мы уже было отчаялись. Пока внезапно из-за угла не вывернул знакомый лихой кучер, погонявший великолепную четверку, запряженную в легкую, четырехколесную коляску. Та остановилась у крыльца, ведущего в редакцию. Отворилась дверца, являя того, кого я меньше всего ожидала здесь увидеть.

– Софья Алексеевна, какая неожиданная встреча, – слегка опешил, но быстро взял себя в руки граф Бабишев. В зимнем пальто, с пышным куньим воротом, да при новой трости, с блестящим серебристым набалдашником, высокий блондин выглядел франтовато. И только глубокие тени под глазами, на фоне общей бледности, выдавали его усталость и напряжение. – Сердечно рад!

– Сергей Данилович, – не менее озадачено пробормотала я. – А вы здесь какими судьбами?

Мужчина замялся.

– Так… – Он покосился на дверь, ведущую в редакцию. Затем медленно отвел взгляд, будто что-то для себя решил. – Катался по городу. Гляжу, две прекрасные барышни кличут извозчиков. В такую-то метель – дело это гиблое. Дай, думаю, подвезу.

Я ему не поверила. Почему-то казалось, что врать Сергей не умел. А когда пытался, выходило неловко и глупо. Но и уличать его во лжи тоже не собиралась. Я же не у входа в бордель его застукала? И не в темной подворотне, над бездыханным телом…

Пауза затянулась.

– Простите мне мое невежество, – я перевела внимание на свою попутчицу. – Позвольте представить вам Дарью Спиридоновну Колпакову. Мою хорошую знакомую и городского репортера газеты «Сплетник». А это мой добрый сосед – его сиятельство граф Бабишев.

– Сергей Данилович, – склонил он голову перед внимательно разглядывающей его румяной блондинкой. – Ежели скажете, куда держите путь, с превеликой радостью довезу.

– На Корнеплодную.

– На Мещанскую.

Воскликнули мы с Дарьей в унисон. Сергей удивленно приподнял брови. Колпакова недоумевающе моргнула.

– На Корнеплодную, через Мещанскую, – поправилась я и повернулась к девушке. – Надеюсь вы не против, Дарья Спиридоновна? Поймите, дело деликатное. Будет лучше, если Гордей Назарович составит нам компанию.

Уточнять, в чем именно заключается деликатность, требующая присутствие пристава – ведь мы всего лишь планируем навестить ее коллегу – Дарья благоразумно, не стала. Лишь тревожно свела брови и подняла на Сергея вопросительный взгляд.

Бабишев кивнул.

– Как будет на то ваша воля.

Переговорив с кучером, он помог нам с Колпаковой забраться в коляску. Сам устроился напротив. Вытянул ноги. Уставился вдаль.

Мысли заработали с утроенной скоростью, в попытке выбрать наиболее нейтральную тему, что заинтересовала бы всех. Но, так как светская беседа – не мой конек, выходило с трудом.

Разговор о погоде закончился так же быстро, как и начался, дружным согласием с утверждением, что январь в этом году на редкость суров. Обсуждение здоровья маменьки, Сергей резко завернул, сообщив, что Акулина Никитишна в прекрасном самочувствии. На помощь пришла Дарья и попробовала забросить удочку с наживкой из беспечной жизни в столице, куда все китежцы так стремятся. На что Бабишев даже слов тратить не стал, лишь задумчиво кивнул.

Я было совсем отчаялась – устроившегося меж нами слона не замечать стало практически невозможно – но вдруг припомнилась вчерашняя встреча.

– Как вам понравилась выставка пейзажистов? Надо признать, мы с Инессой Ивановной вышли оттуда в полном восторге, – за неимением сочных эпитетов, пришлось позаимствовать тетушкины. – Какая богатая цветовая гамма, невероятные приемы…

Сергей заметно оживился. Окрестности его более не привлекали. Даже взгляд сделался веселее.

– Бог с вами, Софья Алексеева, – усмехнулся он. – Я бы назвал все представленное в музее живописи одним кратким, но дюже емким словом – мазня.

Колпакова закашлялась. Ее и без того румяные щеки, стали в разы краснее. Глаза прищурились. Устремленный на Сергея взгляд наполнился странным чувством. Сильно смахивающим на… злость?

Граф Бабищев, ничего не замечая, продолжал:

– Я ни в коем разе не стал бы посещать это место, не пообещай они выставить у себя доселе неизвестное полотно руки Тропинина. Однако ж и тут обманули…

– Но как же? – возмущенно прервала его Дарья. – Разве могли они знать, что владелец картины внезапно скончается? А безутешная вдова не найдет в себе сил заниматься сторонними делами?

– Вполне возможно, вы правы, – беспечно пожал плечами Сергей. – Однако слухи разные ходят. Шепчутся, будто нет у вдовы никакой картины. А афиши врали, дабы заманить как можно больше гостей. Музей на грани разорения. Что немудрено. С таким никчемным владельцем, как господин Кокошников, ни одно дело на плаву не продержится…

Я знала о господине Кокошникове ровным счетом ничего. А потому и ответить мне было нечего. В отличие от Дарьи. Которая, судя по вырывавшемуся из ноздрей белому пару, была готова грудью на защиту музея и его владельца встать.

Благо до спора не дошло.

Коляска, преодолев заснеженную мостовую, остановилась напротив знакомого крыльца. Дарья, насупившись, осталась сидеть на месте. Бабишев, спустившись первым, помог мне сойти, проводил до крыльца и вернулся обратно.

Стоило дернуть за ручку входной двери и войти в приемное отделение, как наряду с жаром от разогретой печи, меня захлестнул многоголосый крик.

– Держи скотину!

– Руки… руки сволоте вяжи!

Прямо посреди помещения, на полу лежал мужик. Огромный, как огр. Воет не по-человечески. Одежда грязная. Волосы сальные. Борода до пояса. Да такой невиданной силищи, что потребовалось трое служивых и устроившийся на широкой спине пристав, чтобы его усмирить.

– Гордей Назарович? – опешив, прохрипела я.

– Софья Алексеевна? – откликнулся не менее удивленный Ермаков, под чьим глазом наливался здоровенный лиловый синяк.

– Вот, значит, как вы службу несете, господин пристав? – строго выговаривала я, прикладывая к подбитому глазу Гордея ком свежего, январского снега.

В окно бил студеный ветер. Царь на висевшем портрете молча смотрел вдаль. Ермаков покорно сидел на краешке столешницы. Я – напротив. В кабинете, куда мы переместились после того, как полицейские, скрутив неопрятного мужика, увели его в арестантскую, больше не было ни души.

– Несу, как должно, – с обидой в голосе ответил он. – Вора, что у бабки на рынке кошель срезал – изловил. Деньги пострадавшей вернул. Отпустить собирался, за неимением ущербу. Кто ж знал, что этот черт леший умом скуден и с кулаками кинется? Шиш ему теперь, а