Шрифт:
Закладка:
— Почему?
— Потому что мои люди нужны, чтобы семеновцев убрать в Троицкосавске, и это дело откладывать нельзя.
— Из Троицкосавска убрать?
— А зачем тебе живые семеновцы?
К зачистке Троицкосавска Николай Николаевич подошел «системно», первым делом оборвав «линии снабжения». Что было делом совершенно нетрудным: единственная дорога от Верхнеудинска проходила через Селенгу, которую пересекать нужно было на пароме. А если пароме нет…
Кроме того, дорога проходила через несколько не очень густых, но все же лесов — и внезапно оказалось, что небольшой отряд казаков в такой лесок войти может легко, а вот насчет выйти — стали возникать серьезные проблемы. Очень серьезные, отряд меньше двух десятков человек в таком лесочке просто бесследно исчезал. Абсолютно бесследно, и никто ничего не видел и не слышал: в самом деле, ведь услышать выстрел из лука уже за пару сотню метров практически невозможно. Большие отряды, впрочем, такие лесочки проходили без потерь, но Селенга… Парома – нет, а вплавь реку пересечь… можно, конечно, но когда с противоположного берега по плавунцам лупит пулемет, результат почему-то оказывается крайне далек от ожидаемого.
Некоторым успехом пользовались одиночные гонцы: если они шли достаточно далеко от тракта и Селенгу переплывали в местах, скажем, неожиданных — шанс добраться, скажем, до Новоселенгинска появлялся. Ну а дальше — тут уж как Бог пошлет. Но почему-то бог посылал «убийц и воров» в ад, а местные жители и праздные путешественники, находя бренные останки таких «искателей приключений», всегда читали на прикрепленных к тушкам красивых листах плотной белой бумаги именно эти слова: «вероотступник, убийца и вор». Однако как господь карал вероотступников, было не совсем понятно. То есть понятно: тушки как правило находились приколотыми к земле осиновыми кольями, однако откуда колья брались, было неизвестно. В смысле, как эти колья втыкались в тушки…
Граждане, путешествующие в противоположном направлении (и имеющие какое-либо отношение к чехам, японцам или семеновским казакам) начинали чувствовать некоторое неудобство отойдя всего верст на тридцать от Верхнеудинска. Там, в широкой лощине между невысокими сопками, неосторожный путешественник мог столкнуться с летящей из покрывающих сопки зарослей кустарника пулей. А осторожный, идущий не по дороге, а в некотором отдалении — с небольшой, но отнюдь не менее неприятной стрелой из спрятанного в траве или в кустах самострела. Да и с пулей мог встретиться при переходе через речку Оронгой. Неширокая была речка, и не очень глубокая — но мост через нее очень невовремя сгорел, а берега покрыты такими густыми кустами…
А за два дня пути (верхами) от Оронгоя до Селенги тоже слишком часто стали встречаться вещи совсем уже неожиданные — из которых самыми «неожиданными» были деревянные одноразовые пушки-картечницы, стреляющие щебенкой.
Иван Алексеевич, насмотревшись на «чудеса фортификации», не удержался и поинтересовался у Николая Павловича:
— Как вам только в голову приходит такое? Это же делается просто, а результат невероятный! — он все же поборол себя и обращался к «подполковнику» теперь исключительно на «вы».
— Я же сколько раз вам говорил: учиться надо. Все эти самострелы и картечницы деревянные люди очень давно придумали. Самострелы русские мужики еще веке в семнадцатом на зверя ставили, пушки деревянные — это вроде бы китайцы придумали, когда с британцами воевали. Да и то, думаю, они тоже старые изобретения применили…
— А вот вы драку устроили между американцами и чехами…
— Это тоже не новое изобретение. Те же британцы такое постоянно проделывают в колониях. Нанимают за копеечку небольшую какого-нибудь мелкого местного вояку, тот на соседа нападает. Затевается общая драка, два княжества остаются без войск — и тут британцы приходят и всех мирят. Очень задорого мирят. Но у меня на чеха просто денег не было, пришлось самому чеха изобразить…
— Вы как думаете, когда семеновцы побегут из Троицкосавска? Я чего спрашиваю-то: мы тут посовещались, решили, что вы правы: выпускать их живыми будет неправильно. Но и партизаны здесь долго ждать не смогут, так что нужно им в нужное время подойти.
— Иван Алексеевич, мне все ваши партизаны очень не по нраву. Я вам говорил, что с разбойниками у меня разговор короткий будет, и мне плевать, семеновец он или красный большевик. И с семеновцами буряты сами справятся, они их уже давно с нетерпением ждут. А вот когда дождутся… еще раз скажу: хороших, честных воинов из партизан мы с удовольствием возьмем для очистки от врагов Верхнеудинска и Читы. А разбойники — пусть бегут отсюда без оглядки…
В конце августа в Троицкосавске стало очень грустно насчет пожрать. Со стороны Китая прекратилась торговля, а со стороны России — вообще почти никакой связи не осталось. Хотя все же сидящим в городе казакам и удалось «послать весточку на большую землю»: несколько гонцов просочились в Верхнеудинск. И информация настолько рассердила атамана Семенова, что он лично возглавил поход на город силами двух срочно перевезенных из-под Читы полков. И эти полки дошли причем без малейших проблем, до Оронгоя…
Николай Павлович в процессе очередной беседы с Иваном Алексеевичем заметил:
— Вы делаете большую ошибку, считая Семенова садистом и трусом. Он как раз не трус, но вот умишком господь его обделил. И он показной жестокостью маскирует свои ошибки, которые делает постоянно.
— И какую же ошибку он совершил, идя двумя полками на Троицкосавск?
— Большую, я бы даже сказал, огромную. Больше половины солдат в его полках — насильно мобилизованные, причем не убегают они исключительно потому, что Семенова боятся. А идут за ним в том числе и потому, что он своей храбростью их вдохновляет.
— И в чем же тут ошибка?
— В показной храбрости, на которой в основной степени держится дисциплина в полках. Вон, обратите внимание: атаман этот впереди едет на лихом коне…
— И что?
— А вот сейчас он с коня упадет с простреленной башкой… упал. И что? Все тут же остановились. Не бросились в атаку на наши кусты, а просто стоят и смотрят. Погодите вы прятаться, это мы
