Видение исчезло. Я очнулась и с восторгом описала что увидела. Но умолчала о словах братьев. Описала только их внешний вид.  А Габби указал мне на одно из лиц в центре  «Праведных судий». Я энергично закивала, подтверждая, что увидела именно этого человека.

А потом мы свалились там же у развороченного органа, вповалку и заснули. Все-таки была глубокая ночь, и мы очень устали и перенервничали. Помню, что моя голова была на плече у Габби, а обнимал меня для тепла Себ. Второй рукой Себ прижимал к себе футляр со створкой. Так нас и застали вошедшие утром служки и священник, а еще и хранитель алтаря. Они же и вызвали полицию, пока мы продирали глаза и зевали. Полиция прибыла очень быстро. Мы только и встать успели, и попытались хоть как то привести себя в порядок, как нагрянули стражи порядка.

И тут то наконец хранитель алтаря и заметил у нас футляр с «Праведными судьями». К тому моменту храм уже был полон зевак, которых почему то оказалось слишком много. И все глазели на нас, галдели и показывали пальцами. Я пряталась за  братьями, которые первым делом запихнули меня себе за спины. Тут-то всеобщий крик просто достиг своей кульминации. Хранитель алтаря подлетел к Себу и выхватив у того футляр спросил заикаясь.

-Он…на н…настоящая?

И получив утвердительный кивок, зачем то упал в обморок. Слабые нервы -  как сказала бы эмакум Альме. И тут как тут появились репортеры, и фотографы. И вот как так то? И все еще больше загалдели. И стали задавать вопросы. А потом полиция наконец-то проснулась, и нас арестовали под гневные реплики толпы. Толпа вопила  что-то про то, что мы национальные герои. И когда нас уже с почетом провожали в машину полиции меня, наконец-то заметили. И крики начались по второму кругу.  Что-то про то, что ребенка нельзя в камеру. Где ребенок то?

И тут я так вцепилась в Габби, что полиция смогла бы меня отцепить, только сломав пальцы. Что они, разумеется, делать не стали. Они засунули нас троих в камеру и пошли разбираться, что с нами делать дальше. И вот мы сидим. Есть хочется. Ванну и домой. Именно в такой последовательности. А Габби еще и стал перечислять, что он съест в первую очередь, когда нас выпустят. А когда я сказала «если»  выпустят, а не когда. Они рассмеялись и утешили, что непременно выпустят. Может не сегодня, но выпустят. 

А потом из зарешеченного окна закапало. И я тут как заору. Парни перепугались, и, перебивая друг друга сказали, что это всего лишь дождик и в камеру попало лишь несколько капель.

Тогда я, стуча зубами, рассказала им про княжну Тараканову и знаменитую картину. С крысами, прекрасной девушкой, великолепным красным платьем и льющейся из зарешеченного окна потока воды. По ходу моего красочного рассказа, про умирающую страшной смертью обреченную и прекрасную девушку, я наблюдала, как вытягиваются лица у братьев и приоткрываются от удивления и изумления рты. А когда я закончила описывать картину, Габби произнес.

-В каком страшном мире ты жила, если художнику в голову приходили такие ужасы.

-Да. На самом деле княжна Тараканова не умирала во время знаменитого потопа. Она скончалась в тюрьме от чахотки за два года до наводнения – немного успокоившись, рассказала я.

-Да какая разница то? Если ему в голову пришли такие ужасы, значит не с ней, но с кем-то другим это могло ведь и произойти? Разве нет? Или во время наводнения в камерах не было других женщин? А ваши так называемые надзиратели в своей преступной халатности про них не забыли? – поддержал брата Себ.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ -Я как то не думала об этом – задумалась я.

-У нас такое не возможно. У нас женщин в тюрьму  сажают очень редко. И если сажают, то не забывают в камерах  –   печально улыбнулся Габби.

-А как же у вас наказывают преступниц? – удивилась я.

-Если женщина совершила преступление, что бывает крайне редко, то тут есть несколько вариантов. Я как юрист могу тебе все описать. Но самое распространенное если дама аристократка, то это запечатывание магии. А это сокращает срок жизни минимум на пятьдесят лет – стал вдруг серьезным Габби.

-А если женщина не обладает магическим потенциалом? Ведь таких же большинство?

-У нас огромное количество исправительных работ. Просто огромное. И все они не очень то и приятные. Женщина, как правило, остается жить в семье, но при этом вынуждена работать на исправительном участке. А это порой тяжело. Так что женщины и преступление у нас редко встречаются. В основном этим грешат мужчины.

- И потом у нас за девушками строго следят. До двадцатипятилетнего возраста за них отвечают родители или опекун.

-Ой… Арчибальд. Что будет то?

Словно в ответ на мой вопрос  дверь открылась, и вошел полицейский. Он широко открыл дверь нашей камеры и, посторонившись, снял фуражку и склонил голову. Явно ожидая кого-то. Братья тут же вскочили и помогли подняться мне с пола, и уже привычным движением запихнули за свои спины. Меня за их широкими спинами не было видно совсем. А вот я видела многое, аккуратно подглядывая. Камера была еще двух уровневая. Наверху  на своеобразном балконе располагалась дверь. А мы с братьями были чуть ниже. К нам нужно было спуститься. Полицейский окинул нас встревоженным взглядом и явно был недоволен увиденным.

И тут в камеру стремительно вошел он. Я раньше думала, что такие мужчины бывают только в кино. Ну, еще в женских романах. А в реальной жизни их не существует. А в кино, они просто накрашены, отретушированы. Да еще и на каблуках, поэтому такие высокие. А в реальной жизни они все страшные и маленькие. Но вот вошел он, и сразу куда-то разлетелись осколки моего мифа. Потому что он был реален. Я даже себя ущипнула, что бы проверить. Очень высокий, красивый какой-то хищной красотой, с сурово сжатыми губами. От него веяло, силой, богатством и властью.

За ним в камеру влетел Арчибальд Дрейм. Он окинул нас нечитаемым взглядом, и всё-таки разглядев меня за спинами братьев заметно расслабился. Его напряженные плечи слегка распрямились и опустились.

-Это они? – спросил незнакомец, приятным низким голосом.

-Так точно, Ваше Сиятельство. Расхитители и осквернители национального достояния в полном составе – гаркнул полицейский, стоявший на вытяжку.

-Расхитители? И что же эти трое расхитили, позвольте полюбопытствовать? – спросил мой опекун.

- Не могу знать, Ваше Сиятельство – все таким же громким голосом отрапортовал полицейский, глядя при этом куда-то в потолок. Так высоко он задрал голову в своем стремлении вытянуться в струнку. Такими темпами он скоро взлетит.