— Ребята, — сказал Рэтлиф. — Эк знает об этих лошадях всю подноготную, Флем ему сказал, во сколько они обошлись и сколько он с этим техасцем собирается заработать, нажить на них. Ну-ка, Эк, выкладывай.

Кузнец не шевельнулся, он сидел на верхней ступеньке крыльца, боком к ним, и их напряженное, выжидательное молчание капля за каплей падало на него сверху.

— Не знаю я, — сказал он.

Рэтлиф рассмеялся. Он сидел на стуле и смеялся, а другие сидели на крыльце и на перилах, и смех его падал на них сверху, подобно тому как падало на Эка их напряженное молчание. Рэтлиф перестал смеяться. Он встал. Зевнул громко, во весь рот.

— Ну ладно. Вы, ребята, можете покупать этих лошадок, ежели хотите. А я скорей купил бы тигра и гремучую змею. Да и то ежели бы их мне Флем предложил, я б и дотронуться до них побоялся, — а вдруг они окажутся перекрашенной собакой и куском шланга. Желаю вам всем спокойной ночи.

Он ушел в дом. Никто не посмотрел ему вслед, но немного погодя все зашевелились и стали глядеть на загон, на пестрый, лихорадочный лошадиный водоворот, откуда время от времени долетало короткое ржание и глухие удары копыт. С груши лились нескончаемые дурацкие рулады пересмешника.

— Энс Маккалем сделал из той пары добрую запряжку, — сказал первый. — Они были малость легковаты. А так ничего.

На другое утро, едва взошло солнце, у гостиницы миссис Литтлджон уже стоял фургон и три верховых мула, а к загородке прильнули шестеро мужчин и сынишка Эка Сноупса, они не сводили глаз с лошадей, которые тесно сбились в кучу у двери конюшни и тоже глядели на людей. Подъехал еще один фургон, свернул с дороги и остановился, и вот уже восемь мужчин выстроились рядом с мальчиком у загородки, за которой стояли лошади, их карие с синим глаза быстро бегали на пестрых мордах.

— Так вот он, значит, Сноупсов цирк? — сказал кто-то, подходя. Он глянул на лошадиные морды, потом прошел вдоль загородки и встал с краю, рядом с кузнецом и его сыном. — Выходит, это Флемовы лошади? — спросил он У кузнеца.

— Эк знает не больше нашего, чьи они, — сказал один. — Он знает, что Флем приехал сюда в фургоне, а за ним — лошади, это он видел. А больше он ничего не знает.

— И не узнает, — сказал второй. — Родственник Флема Сноупса всегда узнает о его делах последним.

— Ну нет, — сказал первый. — Он и тогда не узнает. Первым, кого Флем посвятит в свои дела, будет тот, кто останется в живых, когда умрет последний человек на земле. Флем Сноупс даже себе самому не говорит, что он замышляет. Даже если лежит темной ночью один в доме, где, кроме него., живой души нет.

— Это точно, — сказал третий. — Флем облапошит Эка и всякого другого своего родственника не хуже, чем нас. Правда, Эк?

— Не знаю я, — сказал Эк.

Они смотрели на лошадей, которые в этот миг, насторожив уши и напружив ноги, вдруг завертелись волчком и понеслись пятнистой волной по загону, а потом вернулись назад и стали глядеть на людей сквозь загородку, и никто не слышал, как появился техасец, пока он не подошел к ним вплотную. Он был в новой рубашке и другой жилетке, которая была ему тесновата, и как раз прятал коробку с печеньем в задний карман брюк.

— Доброе утро, — сказал он. — Раненько же вы встали сегодня. Может, хотите купить у меня пару лошадок до начала торгов, покуда цены не вскочили?

Они уже не смотрели на техасца. Теперь они снова смотрели на лошадей, которые, опустив головы, нюхали землю.

— Нет уж, мы сперва поглядим, — сказал один.

— Ну что ж, во всяком случае, сейчас самое время поглядеть, как они будут завтракать, — сказал техасец. — Они тут всю ночь бегали и здорово оголодали. — Он открыл ворота и вошел в загон. Лошади разом вскинули головы и уставились на него. — Вот что, Эк, — сказал техасец через плечо, — пусть двое или трое из ваших ребят помогут мне загнать их в конюшню.

Эк и еще двое мужчин подошли к воротам, и вместе с ними мальчик, шедший по пятам за отцом, который заметил его, только когда повернулся, чтобы затворить ворота.

— Не лезь сюда, — сказал Эк. — А то, не ровен час, расшибут тебе голову, как скорлупку, ахнуть не успеешь.

Он закрыл ворота и побежал догонять остальных, техасец расставил их подковой, а сам пошел к лошадям, которые теперь сбились в беспокойный табунок и, глядя на людей, начали потихоньку кружиться на месте. Миссис Литтлджон вышла из кухни и пошла через двор к поленнице, поглядывая на лошадей в загоне. Она взяла два или три полена и остановилась, чтобы снова взглянуть на загон. У загородки появились еще два человека.

— Смелей, ребята! — сказал техасец. — Не бойтесь, они вас не тронут. Просто они сроду не бывали под крышей.

— А по мне, так пусть здесь и остаются, ежели им охота, — сказал Эк.

— Возьмите палки, вон там у загородки целая куча фургонных осей, и как только которая-нибудь кинется на вас, огрейте ее хорошенько по башке, она живо в чувство придет.

Один из мужчин подошел к загородке, взял три палки, вернулся и роздал их. Миссис Литтлджон, теперь уже с целой охапкой дров, на полпути к дому еще раз остановилось, глядя на лошадей в загоне. Мальчик снова увязался за отцом, но теперь тот его не видел. Мужчины начали наступать на лошадей, и табунок разбился на пестрые подвижные кучки. Техасец весело крыл их громким бодрым голосом:

— Пошли в конюшню, чучела проклятые, чертовы куклы! Не подгоняйте их. Пускай чуть пообвыкнут. Эй! Заходи, не бойся. Это же конюшня, а не суд! И не церковь, тут с вас не станут собирать пожертвования.

Лошади медленно пятились назад. Время от времени какая-нибудь из них пробовала отбиться от других, но техасец, ловко бросая в нее комья земли, загонял ее обратно. А потом задняя лошадь оказалась у самых ворот конюшни, и техасец, не давая лошадям опомниться, выхватил у Эка палку, бросился на них с одним из помощников и принялся лупить их по головам и спинам, безошибочным чутьем выбирая жертву и ударяя ее сначала по морде, а потом, заворотив, по холке и напоследок по крестцу, так что им удалось завернуть весь табун, и лошади, вбежав в длинный коридор, ударились об стену с глухим раскатистым грохотом, словно