Шрифт:
Закладка:
В деле Мартина апелляционный суд Вирджинии отказался подчиниться предыдущему решению Верховного суда США. Но он также отрицал право Конгресса, закрепленное в Судебном акте 1789 года, предоставлять Верховному суду полномочия рассматривать апелляции, поданные судами штатов. В мастерском заключении, написанном судьей Джозефом Стори (Маршалл отсутствовал по причине конфликта интересов), суд утвердил верховенство нации. Он заявил, что народ, а не штаты, создал Конституцию, и поэтому он имеет право наделять национальное правительство любыми полномочиями по своему усмотрению и не позволять штатам осуществлять полномочия, которые, по их мнению, несовместимы с властью центрального правительства. Исходя из этих предпосылок, суд заявил, что ни одно решение штата, касающееся федеральных вопросов, не может быть окончательным. Чтобы обеспечить соблюдение положения Конституции о верховенстве и поддержать единообразие национального законодательства на всей территории страны, Верховный суд должен был обладать высшими полномочиями по рассмотрению апелляций судов штатов по федеральным вопросам. Это стало краеугольным камнем американской судебной системы.
В то же время, после рассмотрения дела "Флетчер против Пека" (1810), суд отменил ряд законов штата, которые вмешивались в частные контракты и тем самым нарушали статью I, раздел 10 Конституции. Дело Флетчера стало результатом двадцатилетнего процесса юридических и политических манипуляций, возникших в результате земельного скандала в Язу в 1790-х годах. В начале 1790-х годов коррумпированное законодательное собрание Джорджии продало тридцать пять миллионов акров земли нескольким земельным компаниям Язу за 500 000 долларов, что в сумме составляло менее двух центов за акр. В 1796 году возмущенные избиратели Джорджии избрали новый законодательный орган, который аннулировал сделку и сжег все записи о ней. Тем временем спекулятивные земельные компании продали множество акров добросовестным покупателям, многие из которых были жителями Новой Англии. Последовали путаница и судебные тяжбы. Администрация Джефферсона пыталась найти компромисс между различными интересами, что привело в ярость Джона Рэндольфа, который, по словам Уильяма Плюмера, набросился на всех, "демос и федералов без разбора", в самой "грубой и вульгарной" манере, обвиняя всех "в казнокрадстве, взяточничестве и коррупции". К 1810 году в Верховный суд поступило надуманное дело, которое должно было урегулировать весь вопрос, по крайней мере, юридически.65
В своем заключении по делу Флетчера Маршалл постановил, что отмена законодательным собранием Джорджии предыдущей коррупционной продажи земель Язу нарушила положение о договоре в статье I, раздел 10 Конституции, и поэтому была недействительна. Первоначальная продажа, совершенная законодательным органом, какой бы коррупционной она ни была, по своей сути являлась договором, который давал покупателям неотъемлемые права на собственность, и никакой последующий закон штата не мог лишить их этих прав. Это было не только первое крупное решение Верховного суда, признавшее закон штата нарушающим Конституции, но и проницательное заявление Маршалла о том, что суд не имеет права вникать в мотивы законодательного органа Джорджии, что помогло подчеркнуть идею о том, что право и политика - это отдельные сферы.
В решении по делу Флетчера Маршалл также утверждал, что не только "конкретные положения Конституции Соединенных Штатов" отменяют действие закона Джорджии, но и "общие принципы, характерные для наших свободных институтов". Суд, по его словам, мог опираться на эти принципы, чтобы защитить индивидуальные права собственности от "внезапных и сильных страстей" законодательных органов популярных штатов. Конституция, по словам Маршалла, содержит "то, что можно считать биллем о правах народа каждого штата". Судья Уильям Джонсон в своем согласном мнении развил эту мысль о фундаментальных принципах гораздо дальше. Он согласился с Маршаллом в том, что штат Джорджия не имел права отменить свой грант. Однако он согласился с этим не на основании статьи Конституции о договоре, а "на основании общего принципа, причины и природы вещей; принципа, который налагает законы даже на Божество".66
Подобные судебные апелляции к разуму и природе вещей становились все более распространенными в эпоху ранней Республики. Они выросли из неоднозначного и необычно инструментального отношения американцев к праву, уходящего корнями в колониальный период. Каждый из штатов начал разрабатывать свой собственный неуставной свод правил и процедур - свое общее право. Вместо обычаев и формальностей английского общего права суды предлагали разумные и прагматичные правила и обосновывали их тем, что коннектикутский юрист Джесси Рот в 1798 году назвал "разумностью и полезностью их действия".67 К началу девятнадцатого века некоторые американцы рассматривали свое общее право как нечто, что можно сознательно создавать и манипулировать им, но, конечно, только по частям; более того, некоторые даже расширяли мнение лорда Мэнсфилда о том, что судьи должны быть главными проводниками правовых изменений. Только суды, - заявил в 1810 году Зефания Свифт, председатель верховного суда штата Коннектикут, - "обладают свободой действий по формированию правил... . . [и] предоставлять средства защиты в соответствии с растущими потребностями и меняющимися обстоятельствами людей, ... не дожидаясь медленного вмешательства законодательной власти".68
Хотя большинство судей продолжали отрицать, что они создают закон так, как это делают законодательные органы, становилось все более очевидным, что они делают нечто большее, чем просто обнаруживают его в прецедентах и обычаях прошлого. Действительно, многие судьи вскоре осознали, что на них лежит основная ответственность за создание новых законов в соответствии с новыми обстоятельствами.69 Судьи могли оправдать эту необычную для себя роль, лишь заявив, что они отстраняются от открытого участия в политике, и обозначив в качестве вопросов права некоторые вещи, которые теперь находились в их особой юрисдикции.70
Юристы и политики ранней Республики начали проводить границы между тем, что является политическим или законодательным, и тем, что является юридическим или судебным, и объяснять эти различия доктриной разделения властей. В своем решении по делу Марбери Маршалл четко провел это различие. Некоторые вопросы были политическими, сказал он; "они касались нации, а не индивидуальных прав", и поэтому "подлежали рассмотрению только с политической точки зрения". Но вопросы, затрагивающие наделенные правами личности, были иными; они были "по своей природе судебными и должны рассматриваться судебной властью".71 Превратив все вопросы о правах личности в исключительно судебные, Маршалл присвоил судам огромные полномочия. В конце концов, даже Джефферсон в 1789 году признал полномочия судей, "строго придерживающихся своего ведомства", по защите прав личности. Конечно, Джефферсон не предполагал расширительного понятия прав, предложенного Маршаллом.72
Хотя Маршалл обладал необыкновенной ораторской способностью, благодаря которой все, что он говорил, казалось естественным и неизбежным, его
