— Это ей хвала, ей спасибо, — сказала Татьяна, показав на девушку.

Но на улице радость у Татьяны пропала; она недоуменно спросила себя: зачем? Надо не иметь никакого стыда, чтобы королевой являться к горемычному мужу.

Зайдя за угол дома, Татьяна раскосматила волосы, хотя сразу и пожалела. Можно было бы прикрыть платком, если бы он был.

Поднявшись по лестнице, Татьяна постучала в дверь знакомого кабинета. Обернулась на шаги в коридоре.

— Вам Мокшанцева? — спросил высокий плотный мужчина. — Выехал на место происшествия.

— Я жена Храмова. Ну, того самого… — Татьяна запнулась, заметив жесткий блеск в глазах мужчины. — Хотела на минутку повидаться с ним.

— Мне известно, что утром вас вызывали на очную ставку, — был ответ. И тут же вопрос: — Хотите сообщить что-нибудь новое по делу мужа?

— Нет. Просто я…

— Ничем не могу вам помочь. Свиданий до суда не положено…

Очнулась Татьяна на улице. Вспомнив о пакете, в котором лежала передача для Никиты, она повернула обратно, но на лестнице ноги ей отказали. Давая им отдых, Татьяна медленно обошла здание, подолгу глядела в каждое освещенное окно — не мелькнет ли Никита? В следующем круге она напряглась слухом, улавливала малейшие шорохи и голоса, доносившиеся из-за стен здания. Отчаявшись, зашагала прочь. Теперь у нее здесь оставалось единственное утешение — Наташа.

5

Татьяна не с ходу нажала на кнопку звонка. Несколько мгновений молитвенно глядела на нее и только потом дотронулась до черной костяшки внезапно задрожавшим пальцем. Она почему-то всегда боялась Наташи. Бывала у нее от случая к случаю, не засиживалась.

Дверь открыла сама Наташа. Татьяна не разглядела ее в полутемной прихожей, сразу приласкалась к протянутой руке и всхлипнула.

— Наташенька, родненькая, Никиту забрали, наверно, судить будут, — сказала Татьяна, чтобы облегчить себя слезами. — Хотела с тобой…

— Погоди ты, — отстранилась Наташа. — Люди ко мне приличные на минутку зашли. Иди на кухню пореви, потом расскажешь.

Татьяна притихла: все правильно, со своей так и надо разговаривать. Она прошла в кухню, села на табуретку.

— …не волнуйтесь, никого там нет, — должно быть, гостям поясняла Наташа. — Это Таня из соседнего села. Как говорится, седьмая вода на киселе…

Голос был далекий, приглушенный, в другой раз Татьяна его не расслышала бы. А тут, как назло, слух ее был настороже. Прежде чем уйти, Татьяна зашла в ванную комнату, нашла гребенку. Она увидела себя в зеркале, невольно ахнула: казалось, горе пошло ей не во вред, а на пользу, сделав лицо краше. Бледность разлилась по лицу, выделив округлившиеся, словно дымкой затянутые глаза. И все же загадка преображения таилась в волосах. У Татьяны они и без особого ухода были хорошие, густые, с золотистым отливом. На них-то, раньше еще догадывалась Татьяна, в свое время поймался Никита. В том лесу, где Татьяна собирала хворост. До сих пор отчетливо помнила она, как шла по лесной дороге, распустив волосы, только-только вымытые в бане ключевой водой. Сушила их на ветру. Когда позади под чьими-то ногами сломалась сухая ветка, Татьяна обернулась. Увидела солдата, в глазах которого было столько радости и изумления, что все тяготы и заботы отлетели от Татьяны прочь…

За дверью, за стеной хохотала Наташа. Татьяну не обидел ее хохот, наоборот, от красивого, беззаботного смеха троюродной сестры у Татьяны как бы пробудилась диковатая шалость. Она подтянулась, ужала живот, направилась туда, где было весело.

В большой комнате за столом сидели четверо — мужчины и женщины попарно. Пятой была Наташа.

Обувку свою стоптанную Татьяна сбросила в прихожей и появилась неслышно, как привидение, и все-таки, заметила она, все до единого разом повернулись к ней. Первой открыла рот Наташа.

— Ну, тихоня, — протянула она. — Розыгрыш устроила, прямо артистка.

Она приблизилась к Татьяне, обняла за талию. Татьяна отодвинулась, села в свободное кресло — дрожали ноги.

— Я вам говорила, это моя родственница, — представила Татьяну чуточку смущенная Наташа. — Она живет в селе, ну, знаете, где церквушка, парк, пруды, одним словом, древняя Русь… А это, Татьяна, к нам забежали прямо с работы мои друзья. Все занимаются высокими науками, а Виталик — художник…

Длинноволосый, степенно хмурый мужчина, подтверждая, кивнул: он самый.

— Соловья баснями не кормят, — сказал он, оправляясь от неожиданности, с какой вторглась в компанию Татьяна. — В вашей родственнице, Наташа, есть что-то от рафаэлевской мадонны с младенцем. Ей-богу…

Он налил в рюмку красного вина, жестом попросил соседку, хрупкую востроглазую женщину, поднести Татьяне наполненную посудину.

— Возьми да сам подай, — любезно улыбнулась она.

Зашевелился второй мужчина, в очках, с залысинами на лбу; приняв рюмку от художника, донес до Татьяны.

— Спасибо, — сказала Татьяна.

Видно было, она нравится обоим. Нравится — не то слово, чтобы им можно было выразить внезапное чувство, которое ошеломляет мужчин при виде женщины, нисколько не похожей на других и в данный момент недоступной. Наташа, обычно снисходительно равнодушная в присутствии Татьяны, заметно потускнела. Ей вроде бы неудобно стало в своем длинном, до пят, платье — отступила в угол, к серванту, уставленному сверху разными безделушками.

Молчать хором было уже невмоготу.

Татьяна сознательно переглядывалась с мужчинами, тихо улыбалась им, растягивая для себя потеху.

— Пресвятая дева… Не подумаешь, что у нее трое детей, — не выдержала Наташа. — Как ты с ними справляешься, Татьяна?

Однако слова ее возымели обратное действие. Мужчины оживились, художник, показав Татьяне, что пьет за нее, залпом осушил свою рюмку и разрумянился.

— Вот она, виновница демографического взрыва! — сказал очкастый, бросив на сидевшую рядом тоскливую женщину взгляд, в котором угадывался явный укор, значит, жена.

— В деревне всегда помногу рожают, — отозвалась та. — Ты сначала докторскую защити, потом намекай…

— Докторскую… — покачал головой очкастый. — Тогда уж поздно будет…

— Ничего, поднатужимся.

— Товарищи, товарищи! — остановила их Наташа. — Смените пластинку.

— Докторскую… — напоследок проворчал очкастый и тоже выпил — до дна.

Татьяна не поняла из разговора, есть у них ребенок или нет, только о Наташе знала — бездетная. Но странное было не в этом, а в другом — как она, Наташа, оправдывалась: муж, штурман атомной подводной лодки, наезжает раз в год.

Татьяне, хоть она и не все понимала по фразам, которыми запальчиво обменивались люди, сейчас как никогда хотелось, чтобы разговор этот — о родившихся или неродившихся детях — продолжался. Он был нужен ей, как вода при пожаре, для успокоения и еще для оправдания пока только наметившейся цели, с какой сюда явилась. Люди были веселы, их перебранка пустячна, у самой же Татьяны желание придать разговору важность