Семеном) в Тулу на патронный завод. Оттуда он прислал мне письмо, в котором звал меня в Тулу, писал о тех громадных заработках, которые по сравнению с нами зарабатывали там рабочие, и, между прочим, писал, что там есть «социалисты», которые высланы из Петербурга. А у нас на заводе ходили слухи, что вот появились социалисты, которые не признают бога, царя убили и хотят жить без власти. Все это так подействовало на меня, а главное, захотелось увидать социалиста, я решил во что бы то ни стало уехать в Тулу. Я в это время перешел из котельного отдела и работал в механической мастерской на токарном станке. Выдержав упорную борьбу с отцом, я в 1899 году уехал в Тулу, где и устроился на патронном заводе в качестве токаря. Там я познакомился с рабочим-токарем Федором Буяновым, с Победимским и еще со слесарем, фамилия которого как будто начиналась с буквы Р. Это были те знаменитые социалисты, о которых мне писал мой товарищ Семен. Они были высланы из Петербурга и ждали решения по своему делу. Ближе всех я сошелся с Буяновым. Дело началось с мелких брошюр и очень длинных бесед. Буянову нужно было поехать в Москву, а так как у него не было в Москве знакомых, где бы он мог остановиться, то он просил меня, чтобы я ему посодействовал. Я дал ему письмо и адрес квартиры моего отца, и Буянов благополучно съездил в Москву. Я потом только понял, что он, очевидно, ездил по партийному делу и ему нужна была «чистая» квартира.

Из всей литературы, которую я тогда читал, на меня произвели огромное впечатление произведения Шелгунова,* особенно его «Пролетариат Англии и Франции».

Осенью я должен был уехать из Тулы, как подлежащий призыву на военную службу. Перед отъездом из Тулы мы условились с Буяновым, что для меня лучше всего работать в Москве, где я родился и жил и имел знакомства среди рабочей молодежи; что касается связей, то они должны были мне их дать, как только я устроюсь в Москве. По приезде в Москву я устроился на заводе Мюллер-Фугельзанг, который был на Земляном валу (на военную службу я не был принят).

В 1891 году я через одного из товарищей познакомился с ткачом с фабрики Прохорова, который, как мне передал товарищ, приехал из Петербурга, чтобы завязать связи с московскими рабочими. Звали его Федором Афанасьевым.* Он произвел на меня огромное впечатление своими задушевными беседами. Мы с ним просиживали ночи и какие только вопросы не обсуждали! В особенности у меня в памяти осталась одна ночь, которую мы с ним провели на Чистопрудном бульваре. Я уже отмечал мое религиозное настроение, а если вспомнить, что это было 40 лет назад, когда духовенство держало в крепких и цепких своих лапах умы рабочих и когда мы, молодежь, как слепые котята, тыкались во все стороны, отыскивая ответы на свои вопросы, то для читателя будет понятным мое душевное состояние. К тому же по складу своего характера я принимал все очень близко к сердцу и многое переживал гораздо острее других. Чтобы разрешить все больные для меня вопросы, я их решил перед Афанасьевым поставить ребром. И вот одна ночь, проведенная в разговорах с ним, оказалась поворотным пунктом для моего миросозерцания. Помню, на рассвете мы разошлись с бульвара с той мыслью, что мне надо больше читать. С другой стороны, надо организовать среди рабочих кружки, на которых обсуждать все вопросы. Для руководства же этими кружками нужно завести связи со студентами, причем Федор Афанасьев говорил, что знакомиться со студентами надо очень осторожно, что студенты бывают разные, и вообще взял это на себя, а мне поручил подобрать такой кружок из рабочих. Связи у него уже имелись. Вместе с тем наметили организовать кассу взаимопомощи, чтобы тесней связаться между собой…

По отъезде Афанасьева мы устроили кассу взаимопомощи, в которую вошли я, мой брат, Козлов, Борисов, Штольц, Воробьев и еще двое или трое, фамилий которых не помню. Было решено, что мне надо перейти на другой завод и завязать там связи, потому что я, Борисов и Воробьев работали на заводе Фугельзанг, а так как на недалеко от нас помещавшемся заводе Вейхельдта, на котором работало около 500 человек, у нас не было связей, то товарищи предложили мне перейти на этот завод. Не могу не отметить маленького обстоятельства. Перейдя работать на завод Вейхельдта, я познакомился с рабочим Константином Бойе* и его братом Федором и К. Суховым, который впоследствии оказался провокатором.

Придется остановиться немного подробнее на описании завода Вейхельдта вследствие того, что он выделяется среди всех московских заводов своей организацией труда. Владелец завода, немец, был в высшей степени энергичный человек; во-первых, он организовал и поставил дело так, что рабочие, за маленьким исключением, все работали, получая плату со штуки, или, как тогда говорили, сдельно, даже ученики-мальчики и те работали штучно. Вследствие этого и заработок рабочих был немного выше, чем на других заводах, но производительность рабочих была в высшей степени высокая. Заведующему мастерской или отдельным цехом не было необходимости следить за тем, чтобы рабочие быстрей работали, сама система такой работы исключала вялую работу. Рабочий напрягал все силы к тому, чтобы быстрей исполнить ту или другую работу, и этим на практике получалась система Тейлора.* Слесари работали бригадами по пять или десять человек, сами уже следили, чтобы в их бригаду не мог попасть лентяй; такого сейчас же выкидывали из своей бригады. Тут для заведующего был полный простор, чтобы прижать рабочих. Все проверочные инструменты были в должном количестве и высокого качества, и при приемке от рабочего работы таковая строго проверялась, и малейшее отклонение рассматривалось как «брак», за который или платили 50 процентов расценочной стоимости или даже ничего не платили. Это вынуждало рабочих напрягать все силы к тому, чтобы работа исполнялась быстро и вместе с тем точно. Насколько вырабатывался рабочий высокой квалификации, можно судить по такому примеру: если рабочий почему-либо уходил с завода Вейхельдта и получал от него удостоверение, то это служило лучшей гарантией получить работу на другом заводе.

Вся эта система высокой эксплуатации рабочих вырабатывала и создавала особый тип рабочего. Рабочий чувствовал себя зажатым в ежовые рукавицы. После 101/2 часов усиленной, напряженной работы он к вечеру возвращался домой, как выжатый лимон. Помню такой случай. Я занимал темную комнату совместно с товарищем Тихомировым. Когда прозвонил вечерний звонок для окончания работ,