вкладывали их в медальоны или помещали в драгоценные камни. Сохранился один украшенный рубинами и бриллиантами медальон, прославляющий Елизавету как «Звезду Британии». Напротив, знаменитое ювелирное изделие «Хинедж», или «Армада», раскрывается послойно. Оно выполнено из золота с цветной эмалью, украшено бриллиантами и рубинами. Снаружи по центру находится изображение Елизаветы как королевы и «императрицы», выполненное по типу римского императорского профиля, который также выбивали на памятных медалях, а на обратной стороне медальона изображен Ноев ковчег как символ того, что она – верховный глава церкви и «Защитница веры». Внутри медальона находится «маска юности», на внутренней стороне крышки – красная роза, эмблема династии Ланкастеров и символ Венеры, богини любви и красоты[1093].

В «Апологии поэзии» Сидни писал, что поэзия – это «говорящая картина». Поэзия и изобразительное искусство были тесно связаны, но, следуя «Поэтике» Аристотеля, в тюдоровской Англии рисунку отводилась второстепенная роль, поскольку он отражал лишь внешние черты[1094]. Правда, Элиот в своей книге «Правитель» посвятил целую главу тому, «что джентльмену похвально именно рисовать и гравировать, если природа его к этому побуждает». Однако он тут же заверяет читателей: «Этими примерами я ни в коем случае не призываю делать из принцев и детей дворян простых художников или граверов». Джентльмену следует рисовать или гравировать «только в уединении на досуге», да и то «не слишком утруждаться»[1095]. Объясняет или нет такая снобистская позиция малочисленность станковой живописи, но во времена Генриха гобелены ценили выше картин: покровительство Гольбейну со стороны Томаса Мора, Томаса Кромвеля и Генриха VIII – это исключение. Кроме того, вкус Елизаветинской эпохи отвергал допущения и достижения европейского искусства: маньеристские эксперименты Исаака Оливера никак не принимались до 1603 года. В любом случае спрос был только на портреты, и большинство дошедших до нас произведений в полный рост – это поставленные на поток парадные портреты, призванные висеть по стенам в долгих галереях елизаветинского и якобитского веков[1096].

Сферой, где влияние Глорианы ощущалось менее всего, была архитектура. Со времени кончины Генриха VIII и до 1603 года не построили и не купили ни единого дворца. Предпринимались некоторые изменения и частичный ремонт: Елизавета возвела банкетные дома в Гринвиче и на террасах в Уайтхолле и Виндзоре, но прочие перемены были незначительны. Через лорда – хранителя печати Бэкона она объявила парламенту в 1571 году, что не нуждается в «вычурных дорогостоящих ненужных зданиях». К тому же ежегодные поездки королевы по стране перекладывали ответственность за размещение членов двора в течение лета на ее подданных. В более широком смысле – тем фактом, что придворные состязались друг с другом в строительстве великолепных особняков, чтобы ее развлечь, – королева, конечно, оказывала влияние на архитектуру. Однако эстетическая инициатива ушла к знати и джентри: лучшие образцы елизаветинского стиля – особняк Берли в Теобальдсе, Лестера в Кенилворте, Хаттона в Холденби, сэра Джона Тинна в Лонглите, сэра Фрэнсиса Уиллоуби в Воллатоне и графини Шрусбери в Хардвике[1097].

В елизаветинской и якобитской архитектуре особо ценились соразмерность и симметрия. На большие особняки смотрели как на «фонари»: светлые внутри, сверкающие снаружи. Хардвик-Холл, построенный Робертом Смитсоном в 1591–1597 годах, все отмечали именно за эти качества, а также за квадратные башенки и неоготические лестницы. Когда Берли посетил Холденби, он восхитился симметричностью и «величавой лестницей» из большого зала в хорошо освещенные комнаты наверху. Много света и пространства – вот что видел посетитель замка Кенилворт:

Каждая комната просторна, хорошо освещена, потолки внутри высокие; днем по каждой стороне блестит стекло; ночью свечи, камин и факелы сверкают сквозь окна, как будто египетские фараоны освещают побережье Александрии; или… сам Феб отдыхает в замке вместо того, чтобы отправиться к Антиподам[1098].

Не менее важным моментом были растущие стандарты комфорта. До Реформации владельцы недвижимости вкладывались в церкви; после они совершенствовали собственные дома. Заверенные завещания свидетельствуют, что если при Генрихе VIII средний тюдоровский дом состоял из трех комнат, то с 1570 по 1603 год он увеличивается до четырех или пяти комнат. В последние годы правления Елизаветы йомены могли иметь шесть, семь и восемь комнат, а крестьяне предпочитали двух- или трехкомнатные деревенские дома вместо однокомнатного, обычного в 1500 году. Более состоятельные фермеры начали надстраивать комнату над залом, заменяя открытый очаг камином с дымоходом. Люди победнее предпочитали делать пристройки к первому этажу, добавляя кухню или вторую спальню. Кухни часто строились отдельно от жилого дома, чтобы снизить риск пожара: типичную позднеелизаветинскую фермерскую усадьбу описывали как «один жилой дом из трех помещений, один амбар с тремя отсеками и одна кухня в одно окно». Кирпичные дымоходы стали узнаваемой чертой елизаветинских усадеб, свидетельствовавшей о появлении кухонь и служебных помещений внутри основного здания, либо в отдельном крыле, либо в полуподвале. К 1600 году службы в полуподвале часто встречались в городских домах, которые размещались на ограниченных участках. И последнее, водоснабжение и повышение качества санитарных удобств отражали заботу о личном и общественном здоровье эпохи Ренессанса. В случае с городскими домами владельцы обычно шли на все, чтобы решить проблемы с канализацией, зачастую платили городским властям, но иногда оказывали определенные услуги вместо города при дворе или в Вестминстере в обмен на неограниченную подачу воды и канализацию[1099].

Елизаветинские особняки проектировали, имея в виду прежде всего частную жизнь людей – в отличие от средневековых замков и домов в поместьях. От большого холла не отказались, но семья использовала его как столовую только в редких случаях. Вместо этого жильцы перемещались в гостиную или в большой кабинет, а слуги жили в башенках или мансардах. Различие между холлом и большим кабинетом состояло в том, что холл использовали для домашних дел, а большой кабинет для развлечений. Холлы располагались на первом этаже: семья там жила и отдыхала, а ела без гостей в столовой. Официальные, или «парадные», комнаты находились на втором этаже, обычно это были большой кабинет, гостиная, одна или больше спален и длинная галерея. Таков был стандартный набор комнат к 1560 году, хотя «длинная галерея» была архитектурным новшеством. Предназначенные для прогулок, отдыха и уединенных бесед, елизаветинские образцы повторяли ранее появившиеся новшества в королевских дворцах. Первые галереи добавил Генрих VII к своим дворцам в Вестминстере, Ричмонде и Виндзоре, а Генрих VIII к 1522 году построил их в Нью-Холле и Брайдуэлле. Однако наиболее значительное влияние оказал Уолси. Галереи, построенные им в Хэмптон-Корте и Уайтхолле, «были прекрасные, широкие и длинные, чтобы прогуливаться там, когда захочется». Томас Мор рассказал Кромвелю в письме, что, прогуливаясь конфиденциально по галерее в Хэмптон-Корте с Генрихом VIII, он впервые услышал о его плане развестись с Екатериной Арагонской. К 1540 году галереи появились в домах ведущих придворных. К середине правления Елизаветы считалось делом престижа иметь такую же галерею, хотя к 1630-м годам некоторые из них