Теперь уж нечего пенять на допущенные ошибки, все мы сильны задним умом, но сделанного назад не воротить…

Остается исходить из худшего, как видно, беглец оказался в полном окружении, и энкавэдешники станут сужать кольцо, прочесывая окрестную местность. Но отчаиваться не стоит — людских ресурсов у них не так уж и много. Скажем, в пределах двух трех взводов, — и то по максимуму… Учитывая рассредоточение бойцов по прилегающей территории, разведчику при прорыве придется столкнуться с группой бойцов численностью до отделения, наподобие тех, что прибыли на полуторке со стороны Зосимова. Даже будь у них собаки, — Альберт и это переживет. Да и по правде — ну, не выводок же псов там… А не обученную псарню только дураки потащат за собой, самих покусают… Таким образом, по логике вещей — агент прорвется через созданный кордон. Если действовать толково и быстро, то запросто сумеет положить десяток солдат противника. Но, тут одно но…

Придется трудно, если в цепи преследователей окажутся опытные оперативники или даже обстрелянные фронтовики. Вот тогда придется попотеть, но и это не смертельно. Наверняка преследователям приказано взять Ширяева как языка, так что под перекрестный автоматный огонь агенту не попасть, да и гранатами не закидают…

А уж худо выйдет, если встретится с матерым асом-чекистом или опытным розыскником из конторы отбывания наказаний, у тех мужиков хваткая способность — упорно идти по следу, и во что бы то ни стало, накрыть беглеца, когда тот расслабится или заснет. Такой вариант развития событий нельзя исключить. И вероятно, московский гость из таких сноровистых ребят, и определенно захочет взять Альберта Арнольда живым. Короче, преподнести начальству — немецкого разведчика-нелегала на белом блюдечке с голубой каемочкой…

«Думай, думай оберст-лейтенант, — приказал разведчик себе, — быстрее шевели мозгами!»

И Альберт решил, оценив возможные «pro et contra», — двигаться по кромке сада вдоль приречных зарослей, чтобы видеть проходы через эти дебри и насквозь просматривать ряды яблоневых посадок напротив. Идти следовало на юг, там километра через два непроглядная чащоба, переходя в кустарник, плавно вливалась в дубовый лесок на другом берегу речушки. Таким образом, он выйдет из зоны окружения.

В лесочке сделает привал, отсидится и обмозгует дальнейшие действия. На первый прикид, повезло бы прошмыгнуть в деревушку Культяпкино… Затаиться там до вечера, а затем податься до города, где уж, как пить дать, сыщет надежное укрытие. Переждать два три дня ажиотаж «по душу немецкого шпиона» и отыскать способ навсегда покинуть эти осточертевшие до оскомины места.

Засиживаться больше не имело смысла. Альберт напряг слух, привстав, обозрел окрестность. Не отметив подозрительных звуков и движений, легкой трусцой припустился вверх по заросшему бурьяном косогору. Для надежного обзора пересек накатанную тропу — границу плодового сада. Совхозное руководство не стало рыть здесь охранительную канаву. Не было смысла, какой дурак пойдет воровать яблоки за пять километров до поселка, попробуй потом — допри мешок до дома.

Альберт, было, взялся бежать по перепаханному садовому междурядью, стараясь быть ближе к стволам яблонь, полагая при опасности затаиться между кронами деревьев. Но быстро устал, ноги проваливались в рыхлый чернозем… То ли дело трактор — только тот преодолеет подобную «полосу препятствий». Так впопыхах, агент юркнул под раскидистые ветви старой яблони, и в изнеможении растянулся на сочной перине из густого осота и вымахавшей по пояс сурепки.

* * *

Голова поначалу отказывалась соображать, и Альберт представил себя маленьким беззащитным ребенком, лежащим в пеленах под кровом колыбели с кружевным балдахином. Отрадное детское переживание из потаенных теснин памяти, яркими проблесками стало наполнять сердце. Как раз так лучи дневного света или спальной люстры проникали сквозь нитяную вязь, нависавшую над детской головкой, как теперь солнечные блики играются в листве яблони.

«Kаtzchen, mein kleiner, wach auf meine Sonne…» — раздавался над ним нежный голос мамы или бабушки, отодвигая полог покрывала…

А он, маленький котеночек — солнышко любимое, уже и не спал, а только хитренько ждал, когда попросят пробудиться. И счастье наполняло тогда мальчика, окруженного обожающими его взрослыми, живущего под защитой и неустанной опекой родных людей.

Внезапно перед глазами Альберта появились изображения на фотоснимках, хранившихся в бархатном семейном альбоме матери. Пожалуй, это единственная и главная вещь, с которой фрау Кристина не расставалась до последних дней, уже находясь в полном одиночестве в Эберсвальде.

Там на стульчике восседает полнощекий малыш, с льняными кудряшками, в девичьем платьице с кружевными рюшками. Крошка цепко держит в пухлых ручонках отшлифованную деревянную дудочку с костяным раструбом.

В девятнадцатом веке в среде культурных семейств было заведено надевать детишек до трех лет в девчачьи наряды: пышные платьица, кружевные панталончики, случалось даже вплетали в жиденькие волосики накрахмаленные большие банты. Почасту и не различишь, кто там представлен на фотографии — девочка или мальчуган. Этот обычай объяснялся бесхитростно, считалось, что до трех лет ребенок обитает исключительно в женском обществе: мамки, няньки и другие фигуры слабого пола. Потому ребенку и приличествует походить на них, тем самым, не вызывая у младенца травмирующего любопытства о собственной половой принадлежности. Зачем, загружать младенческий мозг излишними каверзными вопросами, могущими поставить в тупик даже умудренного жизнью человека. Но, что не говорите, тогдашние педагоги цивилизованного мира считали это научно обоснованной моделью поведения. Ну, а потом в мир малышей входили мужчины, и вот тогда маленький человек становился готов принять свой истинный пол. Дурацкий, если вдуматься, обычай, но ничего не поделать — так было тогда принято…

А вот с дудочкой вышел занятный случай. Альберт в раннем детстве, редко расставался с этим «музыкальным инструментом», а уж когда паренек научился дудеть в нее наподобие заправского горниста — покой в доме вконец исчез. Мальчик внезапно появлялся в обществе взрослых в неподходящие моменты, и начинал трубить во всю мощь. Ребенка уговаривали, и так и сяк ублажали, даже наказывали, но тот упрямо продолжал бедокурить. Частенько дудочку прятали, и тогда малыш устраивал дикие истерики, требуя вернуть игрушку обратно. Ближним приходилось быть у него на поводу, ибо считали, что даже малосущественные нервные потрясения могли вредно повлиять на развитие психики ребенка — да и сегодня педиатры думают подобным образом.

Мальчик рано пристрастился к слушанью сказок. В особенности Альберт любил сказки в изложении бабушки, незабвенной Анны-Марии — матушки отца и супруги деда Иоганна Бертрама — профессора филологии. Постепенно с устного пересказа бабушка перешла на чтение книг — иллюстрированных сборников волшебных сказок. И вот, настал черед книжки братьев Гримм, со слишком уж реалистичными гравюрами, вызывающими нескрываемый трепет у маленького слушателя.