Шрифт:
Закладка:
[925] Кеплер предполагал, что тайну этого чудесного соответствия можно отыскать в земле, ибо земля ведь одушевляется через anima telluris[716], и приводил в доказательство существования последней множество доводов. Среди прочего, это и постоянная температура под поверхностью земли, и особое свойство земных недр порождать металлы, минералы и ископаемые, а именно facultas formatrix[717], каковая, подобно женскому чреву, может творить формы, видимые лишь вовне, – корабли, рыб, царей, римских пап, монахов, солдат и т. д.[718]; еще нужно помнить о геометрии, ибо земля порождает в кристаллах пять геометрических тел и шестиугольных фигур. Все это anima telluris восприняла от исходного побуждения, обособленно от размышлений и умозаключений человека[719].
[926] Астрологическая синхронистичность проявляется не в иных планетах, а на Земле[720], не в материи, а в anima telluris. Посему всякая природная или жизненная сила в телах обладает неким «божественным подобием»[721].
[927] Такова была интеллектуальная обстановка эпохи, которую изменил Готфрид Вильгельм фон Лейбниц (1646–1716) со своей идеей предустановленной гармонии, то есть абсолютной синхронистичности психических и физических событий. В конечном счете эта теория свелась к представлению о психофизическом параллелизме. Предустановленная гармония Лейбница и упоминавшаяся выше идея Шопенгауэра, будто целостность первопричины, создает одновременность и взаимосвязь событий, не связанных между собою каузально, суть, если взглянуть внимательнее, лишь повторения древней мысли перипатетиков, разве что усугубленной современным детерминизмом у Шопенгауэра или частичной заменой каузальности на предсущий порядок у Лейбница. Для последнего Бог является творцом порядка. Лейбниц уподоблял душу и тело двум согласованным друг с другом часам[722] и передавал через то же самое сравнение взаимоотношения монад, или энтелехий. Пусть монады неспособны воздействовать одна на другую непосредственно, поскольку «не имеют окон»[723] (перед нами фактически релятивистская отмена каузальности!), они внутренне устроены так, что всегда находятся в согласованности, даже не подозревая о существовании иных монад. Лейбниц считал каждую монаду «малым миром» или «активным неделимым зеркалом»[724]. Человек есть микрокосм, обнимающий собою цельное, но и всякая энтелехия, или монада, тоже является таким микрокосмом. Любая «простая субстанция» наделена свойством «выражать все остальное». Это «постоянное живое зеркало универсума»[725]. Лейбниц называл монады живых организмов «душами»: «Душа следует своим собственным законам, тело – также своим, и они сообразуются в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как они все суть выражения одного и того же универсума»[726]. Тем самым он фактически утверждал, что человек есть микрокосм. Читаем: «…души вообще суть живые зеркала, или отображения универсума творений», и Лейбниц различал духов, которые «суть отображения самого Божества… и способны познавать систему вселенной и подражать ему кое в чем своими творческими попытками, так как всякий дух в своей области – как бы малое божество»[727], и телами, которые, с другой стороны, «действуют по законам причин действующих (производящих), или движений», тогда как души «действуют согласно законам конечных причин, посредством стремлений, целей и средств»[728]. В монаде, или в душе, происходят изменения, которые определяются «стремлениями»[729]. По Лейбницу, «преходящее состояние, которое обнимает и представляет собой множество в едином или в простой субстанции, есть не что иное, как то, что называется восприятием (перцепцией)»[730]. Это «внутреннее состояние монады, воспроизводящее внешнее», и его следует отличать от сознательного восприятия, апперцепции[731]. Принципиальная ошибка картезианцев состояла в том, что они считали «за ничто несознаваемые восприятия»[732]. Перцептивная способность монады соответствует знанию, а ее «стремление» есть воля, которая заключается в Боге[733].
[928] Из этих цитат с очевидностью следует, что помимо каузальных отношений Лейбниц предполагал наличие полного предустановленного параллелизма событий как внутри, так и вовне монады. Значит, принцип синхронистичности становится неоспоримым правилом во всех случаях, когда внутреннее событие происходит одновременно с событием внешним. Если критиковать это положение, нелишним будет напомнить, что синхронистические феномены, подлежащие эмпирическому подтверждению, вовсе не составляют правила и настолько редки, что большинство людей сомневаются в их реальности. Конечно, на самом деле они встречаются гораздо чаще, чем можно вообразить или доказать, но мы по-прежнему не знаем, происходят ли они в любой области ощущений столь часто и регулярно, чтобы возможно стало рассуждать о соответствии некоей закономерности[734]. Нам известно лишь, что должен существовать некий основополагающий принцип, который в состоянии объяснить все эти соотносимые явления.
[929] Первобытное мировоззрение, наряду с античным и средневековым, допускало существование какого-то иного принципа бытия, помимо каузального. Даже для Лейбница каузальность не являлась ни единственным, ни доминирующим принципом. Но на протяжении восемнадцатого столетия она сделалась главнейшим принципом естествознания. Благодаря развитию физических наук в девятнадцатом столетии теория соответствия утратила всякое влияние, и волшебный мир предыдущих эпох, казалось, сгинул навсегда, однако ближе к концу столетия основатели Общества психических исследований[735] вновь – невольно – привлекли внимание к этому вопросу своими исследованиями феномена телепатии.
[930] Описанное мною выше средневековое мировоззрение лежит в основе всех магических и мантических практик, игравших такую важную роль в жизни человека с древнейших времен. Средневековый разум воспринял бы лабораторные эксперименты Райна как магические представления и по этой причине не слишком удивился бы полученным результатам. Для него это была бы «передача энергии», как нередко можно услышать и сегодня, хотя, как я уже отмечал, у нас нет возможности сформулировать эмпирически доказуемую теорию «передающего» средства.
[931] Вряд ли необходимо особо подчеркивать то обстоятельство, что для первобытного разума
