Шрифт:
Закладка:
Мы прошли дальше на север – по извилистым тропинкам среди деревьев, куда сквозь просветы ветвей проникали проблески закатного солнца. Во время разговора нам удавалось идти в ногу, держась примерно на расстоянии фута друг от друга. Я с упоением наблюдала за тем, как Макс реагирует на природу: проходя мимо деревьев, он инстинктивно касался коры стволов и подставлял лицо угасающему солнечному свету.
Мы вышли на луг у Кенвуд-Хаус и отыскали островок, где можно было присесть. Я открыла вино и оливки, и мы растянулись на траве, откинувшись на локти. Я забыла взять стаканы, поэтому мы по очереди пили из бутылки. Близился вечер, число гуляющих редело.
По лужайке, словно заводная игрушка по ламинату, несся маленький мальчик в желтой панаме.
– ОРЛАНДО, – рявкнул шагающий позади мужчина. – Орландо, вернись СЕЙЧАС ЖЕ.
Развеселившись еще сильнее, ребенок ускорился, панама слетела у него с головы.
– Ландо! – снова заревел мужчина, ловя непокорный головной убор. – Ландо, я не шучу, прекрати СЕЙЧАС ЖЕ или на всю неделю останешься БЕЗ ТЕЛЕВИЗОРА.
– Без телевизора, – отчаянно прошипел Макс мне в ухо.
– Как думаешь, можно быть родителем и не стать злобным деспотом?
Я повернулась к нему: наши лица теперь разделяли считаные дюймы.
– Нет, – сказал он.
– Посмотри на мальчугана. Он счастлив. Ему весело. Бегает в парке, а не по проезжей части. Что не так?
Мы оба следили за Орландо, который бросился на траву и катался, как гончая, задыхаясь от истерического хохота. В обозримом будущем он определенно лишится телевизора.
– Наверное, ужасно грустно наблюдать за тем, как превращаешься в комок нервов. Вряд ли есть способ этого избежать, – продолжила я.
– Не заводить детей, например?
– Да, – сказала я. – Точно.
– Ты хочешь детей? – спросил Макс.
Лола предупредила, что так случается, когда ходишь на свидания после тридцати: темы, которые раньше не поднимались, теперь всплывали в течение первого месяца. Кэтрин посоветовала ставить в известность заранее.
– Да, – сказала я. – Хочу.
– Я тоже.
– И одновременно боюсь. Наблюдая за детьми друзей, я хочу своих и больше, и меньше в равной мере.
– Со мной так же.
Макс достал из кармана папиросную бумагу и табак.
– Помню, однажды на моих глазах моя крестница Оливия в приступе истерики стукнула свою мать по лицу. Наотмашь ударила ее по щеке, оставив синяк на скуле. Через три минуты малышка уже сидела в ванне, подносила резиновую уточку к материнским губам и говорила самым сладким голосом, какой я только слышала: «Мама, поцелуй уточку».
Он рассмеялся.
– У нее будет еще один ребенок. У моей подруги Кэтрин. Думаю, это самый веский аргумент в пользу рождения детей. Если бы все было настолько плохо, никто не согласился бы такое повторить.
– Почему твои родители не завели еще одного ребенка?
– Вряд ли мама по-настоящему хотела стать мамой, – сказала я. – Возможно, она внушила это себе, а потом, когда появилась я, осознала свою ошибку.
– Глупости.
– Да все нормально. Я на удивление спокойно к этому отношусь. Вряд ли дело конкретно во мне – она бы разочаровалась в любом случае. Вообще-то, мне ее жаль. Ужасно, наверное, родить ребенка, а потом осознать, что сделала неправильный выбор. Хуже всего, что ей пришлось молчать и хранить этот секрет всю мою жизнь. – Макс наконец скрутил сигарету и закурил. – А вот папа завел бы десятерых, если бы мог.
– Они спорили из-за этого?
– Нет, не думаю. Папа был счастлив наконец-то обрести семью. Они с мамой поженились, когда ему перевалило за сорок.
– А сейчас они счастливы?
Я взяла у него сигарету и глубоко затянулась.
– Я снова курю, и все из-за тебя, Макс. На прошлой неделе даже купила пачку – впервые за сто лет. – Он выжидательно смотрел на меня. – Все непросто. Папа болен, – наконец ответила я.
– Мне ужасно жаль.
Я сделала еще одну затяжку и покачала головой, давая понять, что ему не о чем беспокоиться. Он догадался о моем нежелании впредь касаться этой темы.
Когда мы допили бутылку вина, Макс достал из рюкзака еще одну. Потом растянулся на земле, а я улеглась рядом и смотрела на темнеющее небо.
– Что собой представляет «Линкс»? – спросила я.
– Сама знаешь.
– Нет, я имею в виду для тебя. Какие там женщины?
– О, все разные.
Кончики его пальцев коснулись моей руки, и теплая ладонь крепко сжала мою.
– Да, само собой. Но ты наверняка замечал какие-то закономерности? Не буду считать тебя сексистом, обещаю. Мне правда любопытно.
– Что ж, ладно. – Макс протянул руку и привлек меня к себе. Я прижалась к его груди. – У них пунктик на джине: все говорят, что любят джин.
– Интересно, – отозвалась я. – Мне кажется, женщины используют джин для создания определенного образа. Он придает им некий налет изысканности, а-ля женщина из другой эпохи.
– Да, и у них обычно все фотографии – черно-белые, – промурлыкал он глубоким, вибрирующим голосом.
– Знаешь, какое у мужчин средство для создания образа?
– Какое?
– Пицца.
– Правда?
– Да. По их мнению, пицца ни много ни мало определяет стиль жизни. Она мелькает в каждом втором профиле. «Как ты любишь проводить выходные?» Пицца. «Твое идеальное первое свидание?» Пицца. Один даже указал свое текущее местоположение как «Пицца».
– Что еще? – спросил он.
– Все поголовно любят поспать. Не знаю, с чего вдруг взрослые мужики решили, что мы без ума от поедающих пиццу младенцев, которым постоянно нужен сон.
– Гетеросексуальных женщин давно пора награждать, как героев войны, только за то, что они нас любят, – вздохнул Макс, нежно перебирая пальцами пряди моих волос. – Не знаю, как вы все это терпите.
– И не говори. Бедняжки. Вкалываем от звонка до звонка на такой неблагодарной работе…
Макс повернулся на бок, так что мы оказались лицом к лицу, и поцеловал меня, мягко и осторожно, а затем притянул за талию ближе к себе.
– Постоянно о тебе думаю, – сказал он. – Об этом изгибе у основания шеи. О форме твоих губ. О тыльной стороне плеч. Как по-твоему, это слишком смелая фантазия – представлять, как целуешь тыльную сторону чьих-то плеч?
– Отличная фантазия, – ровно ответила я, решив не рассказывать ему о тарелках с канапе или о том, как представляла его за стиркой белья дома.
– Последней девушкой, чьи плечи я хотел поцеловать, была Габби Льюис. Я сидел за ней на химии. Хвост у нее на голове колыхался всякий раз, когда она вертелась по сторонам. А это происходило без конца. Думаю, она нарочно сводила меня с ума.
– Ты говоришь, как инцел[21].
– У нее были такие же идеальные руки, как у тебя. Я постоянно глазел на них, считая каждую веснушку. Моя двойка на ее совести – мне прочили тройку.
– Очаровательно.
– Скажешь, я ненормальный?
– Сказала бы, не будь ты таким красавчиком. Законы привлекательности делают свое черное дело.
– Тогда я вовсе не был красавчиком.
– Да ладно.
– Честно. Я был огромным волосатым подростком без друзей. После школы играл в шахматы с дедушкой – единственным человеком, кто хотел проводить со мной время.
– Вот что мне в тебе нравится. Гадкий утенок, превратившийся в прекрасного лебедя.
– А какой ты была в подростковом возрасте?
– Почти такой же, как сейчас.
– Неужели?
– Да, скука смертная. Тот же рост, то же лицо и тело, те же волосы, те же интересы. Мой уровень привлекательности застыл в тринадцать и больше не отклонялся ни в плюс, ни в минус.
– Бывает же…
– Хочешь, расскажу тебе свою теорию?
– Давай.
– Знаю, гораздо увлекательнее меняться с течением времени. Зато здорово, когда