Вскоре после этого случая пришлось очищать на заднем дворе поместья старый колодец, давно засыпанный и заросший кустами. Прочищая колодец, в нем нашли человеческий скелет. Давно уже нет того дома, где произошли эти события, род дель М...нте угас, а в монастыре, неподалеку от Салерно[66], вам укажут могилу Антонии.

— Теперь вы понимаете, — продолжал сицилианец, видя, что мы молчим, потрясенные его рассказом, и никто не хочет заговорить, — теперь вы понимаете, откуда мне знаком этот русский офицер, он же францисканский монах и армянин. Судите же сами, имел ли я причины дрожать перед человеком, который дважды так страшно становился мне поперек дороги.

— Ответьте мне на один-единственный вопрос, — потребовал принц, вставая, — рассказали ли вы откровенно обо всем, что касалось кавалера Лоренцо?

— Больше мне ничего не известно, — ответил сицилианец.

— Значит, вы действительно считали его честным человеком?

— Да! Клянусь Богом, да! — воскликнул сицилианец.

— Считали и тогда, когда он передал вам то самое кольцо?

— Что?.. Но он не давал мне никакого кольца... я не говорил, что он дал мне кольцо!

— Хорошо! — сказал принц и позвонил в колокольчик, собираясь уходить. — Скажите, — принц снова вернулся от двери, — значит, дух маркиза де Лануа, которого этот русский вызвал вслед за вашим «привидением», вы считаете настоящим, неподдельным духом умершего?

— Я не могу и помыслить иначе, — ответил сицилианец.

— Пойдемте! — обратился к нам принц.

Вошел тюремщик.

— Мы можем идти, — сообщил ему принц. — А с вами, почтеннейший, — продолжал он, повернувшись к заключенному, — с вами мы еще встретимся!

— Мне хотелось бы задать вам тот же вопрос, с которым вы на прощанье обратились к этому мошеннику, — сказал я принцу, когда мы наконец остались с ним наедине. — Считаете ли вы этого второго духа настоящим и неподдельным?

— Я? О нет, уверяю вас, теперь я так не считаю.

— Теперь? Значит, раньше вы все же считали его настоящим?

— Не стану отрицать, что была минута, когда я дал себя настолько увлечь, что счел этот обман за нечто другое.

— Хотел бы я посмотреть на человека, — воскликнул я, — который не поддался бы обману при таких обстоятельствах! Но на каком основании вы отказываетесь от прежней мысли? После того, что нам сейчас рассказали об армянине, ваша вера в его чудодейственную силу могла бы скорее возрасти, но никак не поколебаться.

— После того, что нам рассказал этот негодяй? — сурово перебил меня принц. — Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы имели дело именно с таковым?

— Нет, — сказал я, — но разве из-за этого его свидетельство...

— Свидетельство такого негодяя — даже если бы у меня не было других оснований сомневаться, — свидетельство его может быть принято только вопреки правде и здравому смыслу. Неужели человек, который мне солгал не один раз, человек, чье ремесло — обман, заслуживает доверия в таком деле, где даже самый искренний правдолюбец должен был бы очистить себя от всякого подозрения? Можно ли довериться человеку, который, вероятно, никогда не сказал ни одного слова правды ради правды, да еще в таком деле, где он выступает свидетелем против человеческого разума, против вечных законов природы? Это звучит так же нелепо, как если бы я захотел поручить отъявленному злодею выступить обвинителем против незапятнанной и ничем не опороченной невинности.

— Но какие у него были причины так возвеличивать человека, которого он имеет все основания ненавидеть или, по крайней мере, бояться?

— А если я не вижу таковых причин — значит ли это, что их нет? Разве мне известно, кто подкупил его, кто заставил обманывать меня? Признаться, я еще не разобрался во всех этих хитросплетениях, но плут оказал очень плохую услугу тем, кому он служит, разоблачив обманщика, а может быть, и того хуже.

— История с кольцом мне действительно кажется несколько подозрительной.

— Более того, — добавил принц, — она-то и решила все. Кольцо (допустим, что вся эта история действительно произошла) он получил от убийцы и тотчас должен был понять, что пред ним убийца. Кто, кроме убийцы, мог снять с пальца умершего кольцо, с которым тот никогда не расставался? На протяжении всего рассказа сицилианец пытался убедить нас, будто его обманул кавалер Лоренцо, тогда как он думал, что сам обманывает Лоренцо. К чему эти увертки, если бы он сам не почувствовал, как проиграет, разоблачив свою связь с убийцей? Весь его рассказ — сплошная цепь вымыслов, для того чтобы соединить те крупицы правды, которую он счел нужным нам открыть. Неужели я еще должен сомневаться, что лучше: обвинить негодяя, солгавшего мне десять раз, и в одиннадцатой лжи или же усомниться в основных законах природы, в которых я до сей поры не замечал никакой фальши?

— Тут я ничего не могу возразить вам, — проговорил я, — но призрак, который мы вчера видели, по-прежнему остался для меня непонятным.

— Да и для меня тоже, — заметил принц, — хотя я сразу испытал соблазн найти ключ и к этому явлению.

— Каким образом? — удивился я.

— Вы помните, что второй призрак при своем появлении тотчас подошел к алтарю, схватил рукой распятие и стал на коврик...

— Как будто да.

— А ведь распятие, как объяснил нам сицилианец, служило проводником электричества. Из этого вы можете заключить, что призрак постарался тут же зарядиться. Оттого и удар, который ему попытался нанести лорд Сеймур своей шпагой, не мог причинить вреда, потому что электрический разряд парализовал руку нападающего.

— Может быть, в отношении шпаги вы и правы, но что сказать о пуле, пущенной в него сицилианцем? Мы слышали, как она медленно покатилась по алтарю.

— А вы совершенно уверены, что по алтарю покатилась именно эта пуля? Уж не говорю о том, что на кукле или на человеке, представлявшем призрак, мог быть надет крепкий панцирь, защищавший его и от шпаги, и от пули. Но вспомните хорошенько, кто заряжал пистолеты?

— Да, вы правы, — сказал я, и внезапно все прояснилось в моем уме. — Их заряжал русский. Но ведь он зарядил их у нас на глазах, как же тут мог