Обеспокоенный лейб-медик появился буквально через четверть часа после того, как государыню привели в чувство. Императрица позволила себе отвлечься на Сергея Петровича Боткина. Несмотря на всё его искусство, надежды на выздоровление не было. В 1875 году он оказался первым русским врачом, который был «пожалован в лейб-медики Двора Его Императорского Величества с назначением состоять при Её Императорском Величестве государыне императрице с оставлением при занимаемых им ныне должностях». Увы, умения Сергея Петровича лишь продлили жизнь Марии Александровны, но силы стремительно уходили из нее. Боткин появился у ее ложа взъерошенный, обеспокоенный, его прическа была не слишком аккуратной, а усы и борода подстрижены самым хаотичным образом. Чумной скандал[21] подорвал авторитет лейб-медика, отразившись на его повседневных привычках, но императрица менять врача уже не собиралась. Побеседовав, государыня попросила Сергея Петровича оставить ее одну. Она ждала прихода епископа Ладожского Гермогена, викария Санкт-Петербуржской епархии. Константин Петрович Добронравин был известным ученым, историком, философом и богословом. Он принял монашество после смерти супруги в 1873 году, предварительно устроив судьбу дочери. В этом же году появился его труд «Очерк истории славянских церквей», который привлёк внимание императрицы. В 1876 году он стал епископом, викарием Санкт-Петербуржской епархии и частым собеседником ее величества. Он имел на государыню не меньшее влияние, чем духовник трех императоров, протопресвитер Василий Борисович Бажанов. Гермоген появился примерно через час после ухода лейб-медика Боткина. Государыня попросила исповедать ее. Когда все оставили их вдвоем, епископ стал читать покаянный канон. Но читал его быстро и кратко, видел, как быстро силы покидают пожелавшую исповедоваться женщину. В таких случаях Господь простит своему ничтожному слуге отступление от правил. Но государыня за эти несколько минут сумела собрать волю в кулак, стараясь говорить тихо, но четко и внятно.

–Мне был страшный сон. Он посещал меня не раз и не два. Это как мозаика, когда картинку надо сложить из маленьких осколков. Господи! Сегодня я увидела его… весь. И пришла во сне ко мне Дева Мария. Она смотрела на меня, и слёзы капали из её глаз.

Императрица замолчала. Гермоген молчал тоже, он не знал, что ему сейчас говорить, предпочитая слушать.

–Я видела смерть своих детей и внуков. Страшную мучительную смерть! Всё моё потомство погибнет! Всё! Вместе с империей. «За что это нам?»– спросила я небеса. И нам, Романовым, и стране нашей. Русские люди, верноподданные будут убивать их, как скот на бойне. Простые русские люди…– императрица сделала вынужденную паузу, чтобы продышаться, успокаивая изъеденные болезнью легкие.– Они были в необычной отвратительной форме. И в их руках было странное оружие. И на их руках была кровь Романовых. И я спросила уже Деву Марию, Матерь Спасителя нашего: «За что?» Она сказала: «Внуки твои будут предавать друг друга. Господь накажет Романовых за их грехи. За стяжательство. За жадность. За властолюбие. И самым страшным будет грех Иудин». И мы плакали вместе.

–Тебе Матерь Бога нашего, Спасителя Иисуса дала какой-либо знак, дочь моя?– еле сумел выдавить из себя Гермоген.

–Она плакала. И слезы ее были кровавыми… И я плакала. И слезы мои падали на землю русскую, пропитанную моей кровью.

Рука императрицы безвольно упала на постель. Силы быстро покидали нестарую еще женщину. Гермоген понимал, что уйти просто так не сможет. Ему надо было что-то сказать. Он произнёс нечто, что, по его мнению, соответствовало ситуации, стараясь утешить человека, которому остались несколько дней жизни.

–Разве не милостью своею Дева Мария, Матерь Спасителя нашего, Иисуса Христа, освятила тебя во сне твоем? Разве показывает Господь тебе, что случится? Сие лишь то, что может случиться. Всё в руце Божьей… Молиться надо, чтобы миновала семью твою чаша сия…

Женщина перекрестилась, Гермоген поразился: «Откуда у нее только силы взялись?»

–Мне осталось немного, я знаю, что могу умереть со дня на день. Я хочу собрать детей своих и сказать им слово своё. Сказать всем Романовым.

–Благословляю тебя на подвиг сей, дщерь Господа нашего, Мария.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Покои императрицы Марии Александровны. 12 февраля 1880 года

–Мари, дорогая, вы слишком слабы…

Кто бы что ни говорил, при всей своей влюбчивости, необычайной способности увлекаться к императрице, матери своих детей, Александр Николаевич относился с особенной нежностью и предупредительностью. Да, многочисленные роды подорвали телесные силы этой хрупкой особы, которая и в молодости здоровьем не блистала. И в последнее время ситуация в августейшей семье была весьма двойственной: фактически император жил с Долгоруковой, разве что старался, чтобы его женщины не пересекались, хотя их покои были в одном крыльце дворца, любовница– этажом выше. Он ценил императрицу за ее особый такт: за всё время она лишь однажды вмешалась в дела державы, настаивая на освобождении Болгарии и всех православных балканских народов от турецкого ига. Утешением этой бледной болезненной женщины были религия и благотворительность. И тут такая неожиданность. Она опять проявила необычайную твердость духа и упорство, сталкиваясь с которыми, Александр всегда уступал.

–Я обязана, mon chéri[22], я обязана сказать…

–Прости меня, Мари, но что такое ты должна сказать нашей семье, что хочешь собрать их всех вместе?

–Это важно. Моя последняя воля. Dernier mot[23].

–Хорошо, Мари, я прикажу собрать их всех. Это обязательно завтра?

–Чем скорее…

–Завтра в полдень. Все соберутся в обеденной зале.

Неожиданно для себя император склонился и прикоснулся губами к ее руке. Он хотел знать, что хочет сказать Мария, но боялся ее утомлять. Легче было согласиться, сделать так, как она хочет.

В расстроенных чувствах император шел длинными переходами Зимнего дворца: анфилады комнат, одна за другой; он был сегодня слишком взволнован и спешил отдать приказания, а самому отправиться к своей «милой Дусе». Идя по анфиладам комнат второго этажа, он даже сам не знал, как и зачем тут очутился, хм… это же невдалеке от обеденной залы. Надо отдать распоряжения. Где же мой адъютант? Ах, вот и он! Дежуривший сегодня при императорской особе Пётр фон Энден сам нашёл государя.

–Ваше императорское величество! Разрешите доложить: вас ожидает министр просвещения…

Повинуясь руке царя, фон Энден замолк.