Они выломились на Шанхай-стрит. Там их никто не ждал, улица не была перекрыта. С ревом и грохотом внедорожник пер по улице, спихивая с дороги подвернувшиеся легковушки и приближая их к цели — к пирсам. Только там — могло быть спасение: в прибрежных водах Гонконга сам черт ногу сломит…

Перекресток Ферри — стрит и Кантон — перекрыт полицейской баррикадой. На черных стенах домов — синие и красные блики от мигалок. За машинами — полицейские с ружьями, готовые стрелять. Хорошо, что британцы сдержанно относятся к автоматическому оружию у полицейских — у большинства БУР-303 Ишрапурского арсенала. С другой стороны — бронежилет такую пулю не удержит.

— Ну?

— Держись! — заорал Морган и втопил в пол. Впереди — замерцали вспышки выстрелов.

Воронцов — пригибаясь к приборной доске, открыл автоматный огонь…

Проломившись через полицейское заграждение, они вылетели в портовую зону. Движок уже совсем не тянул, радиатор был пробит в нескольких местах. Пробив шлагбаум, они влетели в порт, работающий днем и ночью. Контейнеры — в несколько рядов, огромные портальные краны. И полицейские машины за спиной…

Едва разминувшись с погрузчиком, тащащим на вилах двадцатифутовый морской контейнер — избитый пулями Шоган, подняв тучу брызг, рухнул с пирса в воду…

Абердин. Так называлось это место — хотя в самом названии этом была какая-то злая усмешка. Буквально за десяток лет — Абердин превратился из достаточно обычного портового райончика, где самой большой проблемой могла быть поножовщина у бара — в место, гораздо опаснее, чем Коралл-Гейблс во Флориде…

Это было место — на границе портовой зоны, где за несколько лет вырос город на воде. Город — состоящий из джонок, старых траулеров и прочего барахла, которое в других местах просто пустили бы на слом. В этот город — не осмеливалась соваться даже полиция.

Здесь — жили беженцы. Беженцы из Индокитая, которые бежали, опасаясь за свои жизни после того, как марионеточная «Армия национального освобождения», за которой стояли японцы и китайцы — полностью захватит Индокитай. Далеко не все в Индокитае — воевали с французами, а потом и с американцами. Далеко не все — хотели объединиться в доме с восемью углами[24]. Понимая, что пощады им не будет, и в новом государстве их ждет концлагерь — они бежали сюда, в Макао — всюду, где в Азии еще оставалась европейская цивилизация.

Пак Бао был одним из таких людей. Он был серьезно виновен перед новыми властями Сайгона — тем, что служил в Иностранном легионе, говорил по-французски, а потом выучил английский и послал своих сыновей в армию. Один из них служил в восемьдесят первом десантном батальоне — это могло служить основанием для смертного приговора всей семье. То, что он погиб под Сайгоном ничего не меняло — здесь смерть не открывала новую страницу жизни. Она всего лишь — влекла за собой месть…

В этот день — по каким-то причинам старый Бао не пошел на своей джонке за рыбой. Рыбу здесь можно было поймать, если выйти далеко в море. Здесь, в заливе она тоже есть — но если ее жарить, то пахнет нефтью, а если ее есть — то рождаются дети — уроды. Дети — уроды это хорошо, их можно было с выгодой продать нищим — но далеко не все люди Индокитая здесь опустились до попрошайничества и разбоя. Бао был одним из таких…

Как раз сейчас он чинил старую сеть, когда услышал какой-то звук. Жизнь научила его быть внимательным ко всякого рода звукам… по ним можно было определить, что к тебе подкрадывается смерть в лице одетого только в трусы солдата с штыком или того хуже — человека без лица, человека в костюме с черным капюшоном… такие тоже были. Другие… другие наверное вернулись бы к своей работе… но старый Бао дожил до своих лет лишь потому, что был внимателен к мелочам, на которые другие не обращали должного внимания.

Стараясь ступать как можно медленнее — джонка была небольшой, шаги человека раскачивали ее — Бао дошел до хижины, выстроенной на лодке — вьетнамские рыбаки жили на своих лодках неделями. Вернулся он — с кольтом 45 калибра. Не пистолет — а старый револьвер с укороченным до двух дюймов стволом. В отличие от пистолета — эта штука отлично работала, будучи сильно загрязненной.

Бао осторожно выглянул за борт джонки, держа револьвер наготове — и увидел там человека. Белого человека… и кажется, не одного.

— Бан ла ай? — спросил он

— Бе[25]… — прохрипел в ответ человек…

Южно-китайское море. 12 мая 1978 года

Покачиваясь на волнах — джонка старого Бао шла на юг, повинуясь направлению ветра, упруго бьющему в поставленный парус. Гонконг — давно уже не был виден…

На корме — старый Бао довольно подсчитывал в уме прибыль. Нет, он вовсе не был из тех, кто готов в любую минуту спеть гимн и ринуться на помощь, совсем не из таких. Но у одного из белых оказались золотые монеты, настоящие золотые монеты, черт бы их побрал. Правда, на них не было чеканки, это были просто золотые кружки — но золото есть золото, верно? В этих краях — такого количества золота хватит, чтобы купить участок земли и построить на нем приличную хижину, где будет встретить свою старость…

Бао был хитрым, как и все жители этих мест — но он прекрасно понимал свои интересы даже там, где остальные их не понимали. Когда приходили белые — они смотрели на них как на собак, но они начинали строить большие дома, дороги, они нанимали их работать и белые были не такими наглыми и жадными, как эти собаки китайцы, расплодившиеся в невероятном количестве и привыкшие держаться вместе. А когда белым было что-то нужно — они платили за это деньги или давали что-то ценное. Японцы же были не такими. Здесь — они чувствовали себя в полном праве распоряжаться жизнями других людей. Они тоже строили — но в отличие от белых, они загоняли на работу почти бесплатно и предпочитали, если им что-то было нужно — просто отобрать это, а владельца — избить или даже убить. Подсознательно — белые чувствовали, что это не их земля, и за пребывание на ней нужно было платить. А вот японцы — считали эту землю своей, а их, жителей племен с культурой не менее древней и богатой чем у японцев — кем-то вроде крыс, пожирающих