– У тебя деньги есть?

Том порылся в карманах.

– Есть немного.

Монгол сунул продавцу деньги.

– Бутылку водки. А стаканчики есть у вас?

– Стаканов нет.

Монгол будто не слышал. Оглянувшись, он смотрел на продавца и чего-то ждал.

– Да забей, пошли.

– Сдачу забыли! – крикнул продавец.

В подворотне они жадно, в два приема, вылакали из горла теплую, пованивающую от жары жидкость, закусив прямо с дерева недозрелыми яблоками.

– Ну что, двинули? – Тому казалось, что яблоки тоже воняют порохом.

Непроизвольно дергаясь от сигналов машин, от лая собак, они пошли вдоль реки, стараясь не упускать из виду другой берег. Река защищала от погони и одновременно успокаивала. У поворота, на длинной песчаной косе безмятежно плескались дети. На другом берегу с деревянного мостка ловил рыбу старичок. Вечерняя прохлада уже разлилась вокруг реки, постепенно вытесняя опостылевшую дневную жару. Будто бы и не было только что всех этих разборок и отчаянной беготни.

– Монгол, что за фигня? – немного отдышавшись, спросил Том.

– Та я ж говорил, что сюрприз, – Монгол нервно захохотал, и тут же, подавившись яблоком, закашлялся.

– У тебя получилось! Всем понравилось. Ты же его чуть не завалил!

– Та не! Там холостой был, строительный. Порохом морду обожгло, и все. В меня стреляли как-то, почти с метра. Глаза, правда, потом месяц щипали, но прошло. Порох из морды повыковыривает, и жить можно.

– С метра? Ты ж ему почти в самую рожу шмальнул.

– Захочет – выживет, – отрезал Монгол.

– Ты где ствол взял?

– От Ваньки остался. Он мне дал его в начале лета. А откуда у него, – я не знаю. У него же много такого, ты помнишь.

«Было», – подумал Том слово, которое никак не хотелось говорить вслух.

– Ванька-Ванька… А мне чего не сказал?

– Так сюрприз же ж. – Оглянувшись по сторонам, Монгол поднял футболку и вытащил оттуда блестящий, будто лакированный, пистолет.

– На вальтер похож. – Том взял пистолет в руки, удивился его благородной тяжести.

– Этот весит больше. У вальтера патроны в рукояти, а тут она цельная, и накладки на ней самодельные. Номера нет. Наверное, на зоне делали, – Монгол забрал пистолет назад, и, воровато оглянувшись, снова спрятал его под одежду.

– Ванька просил не светиться, ну а поскольку его больше нет с нами, то я подумал… Короче, у меня еще есть пачка монтажных патронов. Я хотел у тебя на даче монтажные в обычные переделать. Обпилим, пулек наотливаем, обожмем и постреляем. Мишень есть.

Монгол достал из кармана сложенный вчетверо лист, на котором фломастером были нарисованы неровные черные круги с цифрами.

– Постреляли уже. На даче палево. Соседей сейчас много, сезон. Выкинь.

– Думаешь? – Монгол скомкал мишень и швырнул в воду. Ее белый кораблик медленно поплыл по темной воде. На реку уже спустились сумерки.

– Может, и эту дуру выкинуть? – он хлопнул себя по поясу. – Она, сволочь, будто весом налилась. Все время кажется, что вывалится через штанину, и прямо какому-то менту под ноги.

Сказал Монгол это с большим сомнением. Было видно, что выкидывать оружие он не собирается.

Водка, наконец, подействовала. Она не опьянила, а скорее уравновесила реальность. Опасность отступила куда-то вглубь.

– Ну и как оно, в человека стрелять? – уже совсем спокойно спросил Том.

– Он не человек… И думать тут не надо. Я в таких случаях голову выключаю и просто делаю. Думать вообще нужно редко – тогда, когда выбор нужен. А тут выбора не было. Если будешь думать, – ни за что не выстрелишь.

Они сбавили шаг. Монгол говорил отрывочно, стараясь быть убедительным.

– А какие варианты? Я просто понял, что мирно уйти шансов нет. Ну сказал бы, что мы сборовские, а тогда они спросят: мы вас не знаем, а вы с какого района? Вариант, как на Стекляшке, когда я по ушам ездил, не проканает: тут люди серьезные попались, сидевшие… Обработали бы нас в мясо, ствол бы забрали. Ну ладно, забрали бы ствол. Но тебе, как я думаю, после Стекляшки еще разок в дыню принять – самое то, чтобы овощем стал. Так что других вариантов не было. Я только не пойму, почему они за нами не побежали.

– Они же не знали, что у тебя один патрон. Наверное поэтому, – Том пожал плечами.

Незаметно они дошли до окраины города. Река свернула, впереди показался мост.

– Я вот думаю, а вдруг ментов вызвали? – проговорил Том.

– И что? Ты меньше думай. Мозги нужно экономить. Ладно, поживем – посмотрим, харош порожняк гонять.

– Слушай, может, я заберу его, на даче спрячу. Мне отсюда пешком полчаса.

– Не, – вдруг сказал Монгол. – Все равно не постреляем уже, не отдохнем. А если к тебе придут, то потом и у тебя проблемы будут. Я домой двину. Созвонимся на днях.

Они остановились у моста.

– Ну ладно. Я тогда на дачу. Ты завтра свой телефон отключи, а послезавтра я тебе перезвоню. Будет один гудок, потом пауза, потом звонок. И не светись пока нигде.

– Как же ты с дачи звонить будешь? Или домой поедешь?

– С дачи. У меня сосед железнодорожник, у него техника – будь здоров, – хмыкнул Том.

– Ну, давай! – Монгол повернулся и зашагал к ближайшей остановке.

– Монгол, слышь, – бросил Том вслед.

– Чего?

– Перед Олей как-то неудобно получилось.

Оба захохотали.

Монгол махнул рукой и исчез в сумерках.

Дома

Монгол шел домой пешком: ему казалось, что, сядь он в троллейбус, – все пассажиры будут тыкать в него пальцем. В ухе все еще звенело. Первое время он непроизвольно вздрагивал от каждого спешащего навстречу прохожего. Но люди были удивительно безразличны к нему, и это придавало уверенности. Идя пыльными задворками заводов и гаражей, он без приключений добрался до дома, и с облегчением распахнул дверь. В квартире было темно и тихо. Мать, видимо, осталась на даче.

Монгол зашел в свою комнату, зачем-то плотно закрыл дверь, включил свет. Бросил взгляд на стену над кроватью, где висели грамота в деревянной рамке и две алюминиевые медали на припорошенных пылью голубых лентах. Эти немые свидетели былой славы всегда поддерживали его в трудную минуту, всегда придавали сил.

– Упрощаем! – сказал самому себе.

Первым делом он вытащил из пистолета гильзу, разобрал его, почистил ствол от пороховых газов. Вместе с патронами завернул пистолет в полиэтиленовый пакет и зарыл его в кадке с пальмой. Затем начисто вымыл руки и побрил голову налысо. Ему нравилось это делать, особенно после каких-то неприятностей.

Щека уже почти остыла, лишь