– Это все еще я, милая. Но пока не весь.

Руслан, успокаивая, провел двумя ладонями по спине. Скользнув ниже, сжал пышную грудь. Сдавил между пальцами соски. И теперь уже сам медленно начал проталкиваться глубже. Миллиметр за миллиметром. Растягивая Веронику под себя стон за стоном.

– Затрахаю так, что завтра и шагу ступить не сможешь.

Ни на секунду не прекращая ласкать грудь, шизел от тесноты.

– Сидеть тоже не сможешь. – Терпение трещало по швам. Словно первым в ней оказался. Будто до него ничего крупнее мизинца в этой женщине не бывало. Совершенно нереальное ощущение. Убойное настолько, что сердце из груди готово было выскочить.

– Будешь лежать раздвинув ноги. И ждать, когда снова за тебя примусь. – Руслан вышел полностью. Вспомнил всех богов из всех знакомых религий. И с одержимостью настоящего маньяка начал снова осторожно толкаться в самые райские врата на земле.

* * *

Где-то в третьем или четвертом часу ночи Веронику, наконец, отпустили. Вернее, даже не так – в нее перестали толкаться, но огромная тяжелая лапа так и осталась на груди, словно система безопасности.

Спать с такой «охранкой» было трудно. Вдохнуть полной грудью не получалось, а от жары плавился спинной мозг. Но удовлетворенного маньяка ничто не брало: ни пинки локтем в солнечное сплетение, ни угрозы, ни человеческие просьбы отодвинуться.

На просьбы Бадоев вообще странно реагировал. Сонное чудовище прижимало Веронику еще сильнее к твердой груди и ворчало на ухо что-то вроде: «Я сейчас» и «Вот ненасытная».

Гад так и напрашивался на хорошую взбучку. Умолял сопением на ухо устроить ему локальный Армагеддон. Но после четырех раундов во всех плоскостях открывать рот и будить этого монстра было страшно.

Такого в жизни Вероники еще не случалось.

Такое не видела и в кино для взрослых.

Не было уверенности, что это вообще нормально.

Хоть Вероника и не могла похвастаться большим количеством мужчин... Бадоев в этом списке оказался под номером «четыре» – самое жуткое, по версии всех японцев, число. Но она не считала себя зажатой или неумелой.

Ни один из любовников, даже требовательный Паша, не считал ее неопытной. Однако то, что творил этот бешеный гризли... Кровать дымилась от одних только воспоминаний.

Слово «переспали» тут не подходило категорически. С «сексом» тоже не было ничего общего. А «любовью» и не пахло.

Наверное, правильно было бы сказать – сношались, спаривались, как объевшиеся дурман-травы кролики, которых хозяева предупредили об убое назавтра.

Тормоза, как и скромность, потерялись где-то за порогом квартиры. Рядом с ними брошенной болонкой осталась женская гордость. И совсем далеко, еще в лифте, – осторожность.

Бадоев словно зачет по эротическому ГТО сдавал. Вероника героически сражалась с этим асфальтоукладчиком три раза. Заставляла рычать, ускоряться, ждать ее, несмотря на черноту в глазах и вздутые вены. Но к четвертому заходу ни злости, ни сил не осталось.

Позади был диван и первый, похожий на салют в честь Дня Победы, оргазм.

Там же в гостиной с поломанными ножками лежал на полу кофейный столик. Его Вероника считала дубовым и надежным, но жесткие, как отбойный молоток, толчки босса доказали обратное.

Чуть правее сиял белым ворсом в темноте любимый коврик. На нем чудовище позволило ей взобраться наверх и целых две минуты самозабвенно играть в наездницу.

А потом в ее жизни случилась кровать. Родная, пружинистая и удобная. Можно было хоть раз заняться человеческим сексом. Показать себя во всей красе, чтобы мерзавцу было о чем кусать локти поутру.

Но к этому времени конечности уже не слушалась. Сорванные от криков связки могли выдавать лишь странные хрипы. А ноги категорически отказывались сдвигаться вместе.

Обидно было до слез! Но даже принять эффектную позу оказалось не под силу. Лишь подчиниться, когда Бадоев, как коврик для йоги, разложил ее поперек кровати. Позволить облизать от пальчиков на ногах до ушей, словно она чупа-чупс. Изнасиловать языком в ополоумевшую от ощущений вагину. А потом снова засунуть в нежную истерзанную плоть свой пожарный шланг. Резко, на всю длину.

Ни о каком оргазме уже и не думалось. Задача стояла одна, простая как грабли – выжить. Но то ли монстр успел изучить все ее чувствительные местечки, то ли вагина вступила в сговор со шлангом... Через пятнадцать минут неспешного ласкового секса с поцелуями в лопатки и покусыванием шеи Вероника снова забилась от ярких ощущений.

Теперь пульсировал не только низ живота, но и каждая клеточка в теле. До этого момента Вероника не знала, что такое возможно, не ощущала никогда и пятой доли удовольствия. И тем более не знала, как вести себя дальше.

Если бы ноги ее слушались – обязательно пошла бы в душ.

Если бы язык не прилип к небу – отправила бы Бадоева к черту и попросила бы захлопнуть за собой дверь.

Если бы осталась хоть капелька сил – спихнула бы этого гада с кровати, чтобы не трогал больше ее несчастное тело.

Но все, что смогла, – закрыла глаза, чтобы не видеть, во что превратилась уютная квартирка. Натянула на себя одеяло. И вздохнула, когда медвежья лапа притянула в кокон из горячих мускулов.

– Хорошая девочка! – чудовище впервые за ночь расщедрилось на комплимент. – Когда молчишь и слушаешься, вообще золото.

От такой похвалы Вероника мысленно выругалась и указала на дверь.

– Завтра воевать будешь. – Мерзавец читал ее словно раскрытую книгу. – Сейчас спи! Восстанавливай силы. Тебе они еще пригодятся.

Будто в подтверждение его слов, к копчику прижалось что-то тяжелое и бархатное. А широкий зевок за спиной теплым дыханием опалил шею. До мурашек. До томного, плавящего тело предвкушения.

Чтобы не дать повода для пятого акта, Веронике пришлось собрать в кучу все остатки воли и замереть. Еще бы провалиться в спасительный сон. Но она минуту лежала на кровати, другую, третью. А сон не шел.

Вместо сновидений в голову лезли непрошеные мысли. О том, что в коллекции Даш, Валь и прочих прибыло. О том, что не такой представляла свою первую близость после двух лет с Пашей. О том, что не было ни лепестков роз, ни комплиментов, ни нежности.

Не было вообще ничего из того, что в прошлой жизни радовало ее больше всего. А вместо откровений и признаний досталась волосатая медвежья лапа на груди и шумное дыхание в затылок, как у супругов, проживших в браке лет двадцать.