Я прерывисто вздыхаю и шёпотом прошу у этой безымянной души прощения. В памяти вдруг всплывает кое-что из давно прошедших школьных дней, и, будто во сне, я направляюсь к тяжёлой чёрной шторе в углу. Учителя не раз напоминали нам, где в музее запасной выход, и рассказывали, что делать, если услышим пожарную тревогу.

Там, за шторой, дверь, я точно помню. Она запирается изнутри на засов, который легко отодвинуть даже моими дрожащими руками. Осторожно приоткрыв дверь, я застываю – там, снаружи, кто-то есть.

Паука замечаешь даже краем глаза, чувствуешь его, ещё не видя. Именно так я ощущаю присутствие Джека Минноу. Я его терпеть не могу, но очень хорошо знаю: как он говорит, как он двигается. От него всегда хочется убежать, спрятаться, скрыться, в то же время меня к нему тянет. Он загадочный. Наверное, таковы все хищники. Они приманивают жертву, и она идёт к ним в пасть, даже если разум кричит: «Беги!» Однако сейчас сила на моей стороне, ведь Минноу не догадывается, что я его вижу. Он спешит в Зал поминовения, и я бесшумно следую за ним. Пришло моё время.

В Сейнтстоуне верят, что ты не забыт, пока твоё имя произносят. Маме доверяли быть чтицей в Зале поминовения, произносить имена умерших. На пороге зала у меня перехватывает дыхание: «Что, если мама сейчас здесь и я её увижу?» Но нельзя показываться, выходить из укрытия, что бы ни произошло. Здесь я всего лишь тень – и больше ничего. Иначе нельзя.

Мама не раз брала меня в Зал поминовения, когда приходила её очередь читать имена. Иногда мне нравилось: меня охватывала сонная магия этого места. А порой я здесь просто скучала: уж лучше бы осталась поиграть дома.

За долгие часы, проведённые в Зале поминовения, я хорошо выучилась сидеть тихо и никому не мешать. Люди приходят в этот зал, чтобы услышать имена родных и друзей, зажечь свечу или вознести молитву. Им нельзя мешать, отрывать от размышлений и воспоминаний. И я привыкла прятаться в тёмных уголках, рисуя или придумывая себе игры. Забыть тайники, где скрывалась ребёнком, невозможно. А вот спрятаться в них теперь, взрослой, гораздо труднее.

Заглянув украдкой в Зал поминовения, я вижу чтецов – они негромко произносят имена. В детстве эти ритмичные звуки не раз меня убаюкивали. Вот и Минноу, на одном из последних рядов. Он склонился вперёд, упёрся локтями о колени: так обычно сидят все, возносящие здесь молитвы.

Стараясь ступать бесшумно, я пробираюсь поближе к нему. В зале для посетителей расставлены не длинные скамьи, как во Дворце правосудия, а небольшие табуреты. Скорбим мы поодиночке: никто не в силах разделить горе потери. У стен, неподалёку от выхода, ровными рядами составлены и уложены дополнительные табуреты и стулья, чтобы хватило на всех, если вдруг посетителей будет больше обычного. Я никогда не видела, чтобы эти запасные стулья расставляли, зато за ними было удобно прятаться. Можно незаметно застыть рядом, смотреть и слушать. Вскоре голоса чтецов отодвигаются на второй план, превращаясь в едва различимый негромкий шум. Губы Минноу шевелятся, и я подаюсь вперёд, навострив уши.

«Успокойся. Не слушай, как грохочет кузнечным молотом сердце», – мысленно говорю я себе. И вскоре до моих ушей доносится голос усталого, до предела измотанного человека.

Это голос души, потерявшей надежду. Молитва Минноу очень проста. Он снова и снова повторяет два слова:

– Дейви Минноу.

Незнакомое мне имя раз за разом срывается с губ Минноу.

«Кто это? Его брат? Сын? Отец?»

Читая мою книгу, мой список имён, я вспоминаю дорогие лица: Коннор Дрю, Мел, Миранда Флинт, давшая мне жизнь, Джоэл Флинт, мой отец.

Их имена я произнесла в тот день, когда отказалась от Сейнтстоуна. Я сказала вслух имена, стёртые из книги жизни, признанные недостойными, оставленные забвению. Тогда я вышла отсюда с высоко поднятой головой под сенью вóрона, вытатуированного на моей груди. Я была готова взлететь, как эта раскинувшая крылья птица, и оставить за спиной охи и выкрики. И самые злобные проклятия мне посылал в тот день Джек Минноу.

А теперь он здесь, что-то шепчет во тьме.

Каким-то животным инстинктом Минноу вдруг ощущает моё присутствие. Он поднимает голову, как будто знает, что я рядом. Рассуждать некогда. Набросив на голову капюшон, я срываюсь к двери. За спиной раздаются тяжёлые шаги. Он спешит следом, но я быстрее. Преследователь спотыкается о стулья, роняет их на пол. Собрав все силы, я мчусь через площадь.

У двери музея я оглядываюсь – Минноу едва поравнялся со статуей Святого. Я замираю на месте, и он тоже. Мы будто превращаемся в статуи. Невидимый магнит отталкивает нас друг от друга – Минноу не может сделать ко мне ни шагу.

Он видел меня, а я видела его. И слышала.

Мы знаем секреты друг друга и в любую секунду можем ими воспользоваться. Я не стану хранить его тайну вечно. Но пока подожду.

«Интересно, кто такой Дейви Минноу?»

Глава пятнадцатая

Во сне я птица.

Нет, две птицы. Сначала я ворон в иссиня-чёрном оперении, птица с умным взглядом, а потом я сорока, бело-чёрная, хитрая.

В обличье ворона и сороки я перелетаю с дерева на дерево, то и дело оборачиваясь, чтобы проверить, не потеряла ли меня девушка, которую я маню за собой. Я роняю к её ногам листья, камешки и семена. Я завлекаю её куда надо.

Темноволосая путешественница знает эту игру. Мы с ней играем не впервые. Я, ворон, роняю на тропинку белый камень, и девушка идёт по моим знакам. Она следит за мной с удивлением, а порой в её взгляде мелькает подозрение: как знать, враг я или друг?

Меня её сомнения не тревожат. Я не враг и не друг, а всего лишь гонец. Некоторые называют меня предвестником печали и смерти. Видят в моём появлении лишь злое предзнаменование. Они совсем меня не знают. А ведь я мудр: поднявшись над верхушками деревьев, я вижу далеко-далеко и веду за собой к новой жизни.

Та, кто сейчас идёт за мной, сама по себе очень хрупкая – тронь её, и разобьётся. У неё на коже линии, как трещинки на фарфоровой кукле. И я, сорока, должна увлечь её за собой и защитить на этом пути. Я зову её ясным, чистым голосом. Листья стелются ей под ноги золотистым ковром, прекраснее убранства в королевском дворце. Как и девушка, я люблю