глупой женщиной, но и скверной женой, ибо похоть её не имела, кажется, никаких границ. Наверно, не было ни одного раба в её доме, которого бы она не использовала как любовника. Она спала чуть ли не с уличными бродягами… Вероятно, это была болезнь. Многие сановники знали о ней (давно, даже до свадьбы Любият с Ленхатепом) и старались не пересекаться с похотливой женщиной.

Не случайно визирь Осиристеп за мгновение до своей жуткой смерти погрузился в бездну отчаяния: Любият эль Успехр была бесплодна. Ни сына, ни дочери не могла она подарить своему мужу, чтобы продолжить его род. И вообще ничей род. Видно, покарали её боги ещё при жизни, не стали ожидать, пока её Ка предстанет на суд Царя мёртвых. И Любият, вероятно, это знала. Поэтому и стремилась всячески отдаться радостям плотской земной жизни… А также она пила. И в роскошных палатах, где суждено богами было ей родиться, вырасти, а затем и провести семейную жизнь, вина было великое множество…

Ленхатеп не только не любил навязанную ему отцом и номархом жену, но подчас и видеть её даже не мог, однако и не разводился. Хотя развод был, в принципе, возможен и даже, на первый взгляд, достаточно прост, но разделение семейных активов представляло реальную проблему. Бывшая жена имела право взять с собой личные вещи, которые она привезла из родительского дома: одежду, украшения, кухонную утварь и т. д., – и, конечно же, замужние женщины всегда сохраняли личную собственность на землю, здания, рабов, которыми они обладали до брака. И имущество Любият эль Успехр до брака было достаточно солидным, что Ленхатеп, бесспорно, оценил, когда стал посвящен во все тонкости собственного благосостояния. Ибо его имущество, как выяснилось, было неизмеримо меньшим, чем состояние его жены. Но не денежные вопросы стали решающими для Ленхотепа, ведь у него было не одно основание для развода. Во-первых, бесплодие Любият, а во-вторых, доказать неверность его супруги мог бы не один человек. Но…

Несмотря на нередкое число расторжений браков, разводы в случае неверности жены представляли исключение. Подразумевалось, что жёны должны быть верны своим мужьям, а те, кто не соблюдал этого условия, и это было доказано (достаточно было одного свидетельства), были казнены – либо методом забрасывания камнями, либо сожжением на костре. Решение о лишении жизни неверной не всегда исходило от мужа – суд, по показаниям единственного свидетеля, мог отменить снисходительное решение мужа, который хотел пощадить изменницу, и она всё равно должна была быть казнена. И Ленхатеп не сомневался: суд так и поступит. Поэтому он, обладая мягким сердцем и состраданием, терпел все выходки Любият, предпочитая, оставаясь её законным супругом, жить, по возможности, отдельно от жены. И, как всегда, Ленхатеп находил отдушину в своих любимых занятиях, посвятив свой досуг поэзии и музыке (Ленхатеп достаточно хорошо играл и на флейте, и на систре, и на арфе, и на лютне, а также часто пел в храме).

Любият же, как только видела в руках у мужа лютню или флейту, всякий раз саркастически смеялась, издеваясь:

– Опять ты со своей дудкой в обнимку, глупый, ничтожный человек! О боги, как же я ненавижу её звук, слышать его не могу!.. Не знаешь, чем заняться? То дудишь, то пиликаешь, то с папирусом не расстаёшься, то горло в храме дерёшь! От твоего пения в ушах звенит. Лучше бы подати сходил бы собрать или же новый калазирис мне купил, а то совсем надеть нечего!

Ленхатеп порой пробовал успокоить жену:

– Послушай, Любият, угомонись. У тебя каких только калазирисов нет! Не только почти всех цветов радуги, но и форм: и на бретелях, открытые, и закрытые калазирисы – и с круглым вырезом горловины, и с короткими и узкими рукавами, и с клиновидным вырезом и длинными рукавами… У тебя же их штук сорок!

– А мне нужно сто! – визжала Любият.

– О боги! Вы только послушайте, что говорит эта женщина! – выкрикивал в ответ Ленхатеп, стараясь покинуть свою жену, не медля боле ни минуты. А Любият, видя, что муж вновь старается удалиться от неё, полная горечи и ревности (не к женщинам – а к музыке и его «дурацким» папирусам!), ещё больше заводилась и уже не могла сдерживать своей обиды:

– Я говорю, как умная женщина и госпожа. А ты поёшь, как бык мычит, как мул, как козёл, как гориллы воют!.. Слушать противно!

– Вот и не слушай! – отрезал Ленхатеп, понимая, что Любият сейчас может вовсю разойтись и устроить очередной скандал, брал флейту, папирусы и уходил в дальние комнаты…

Всё это вспоминал Ленхатеп, сидя в ладье, которая несла его к родному дому. Горечь семейной жизни, избавиться от которой он не находил для себя возможности, постоянная боль об утраченном счастье (ну как не сравнивать чуть ли не обожествлявшую его нежную и ласковую Найфел с этой фурией Любият, что навязал ему в жёны отец!) не оставляли мысли мужчины.

Итак, Ленхатеп отправлялся к месту своей молодости, где он когда-то встретил девушку из своих грёз. Как он ей когда-то приснился (она сама рассказала ему об этом), так и она ему снилась раньше, до той встречи, и потом – много-много лет. Ленхатеп и теперь, как и прежде, как только увидел Найфел, сильно любил её. Как ни пытался он в те роковые дни, когда уехал в Мемфис и согласился на брак с Любият, забыть про бедную, недостойную его положения сына визиря, девушку, но память, чувства оказались намного сильнее доводов разума. Однако каждое воспоминание о Найфел несло с собой и огромную боль – от того предательства, которое он совершил по отношению к чистой, наивной, доверчивой душе. И каждый раз Ленхатеп снова начинал казнить себя. И это было мучительно, бесконечно тяжело!

Прибыв к своему дворцу, посмотрев оттуда на воды Нила, Ленхатеп снова вспомнил юную нимфу в простеньком калазирисе, босоногую и быстроногую, чьи голубые глаза вот уже несколько лет терзали его совесть… Сердце Ленхатепа сжалось. «О, а что, если она и теперь там, в той высокой деревне, по-прежнему живёт со своей матушкой Ме? – подумал он. – Матушка Ме, наверное, теперь очень-очень старенькая… Да нет, мою Найфел, вероятно, увлёк какой-нибудь приезжий – шумер или грек, или же богатый египтянин: не могла же такая красавица не быть замечена! Бедняк вряд ли посмел и подумать об обладании подобной женщиной! И теперь кто-то холит, лелеет, ласкает мою ненаглядную Найфел… А я… упустил…»

Мысли Ленхатепа опять вернулись в прошлое, в те дни, когда он любил и был любим. С каждым годом мысль о том, что он упустил своё счастье, терзала мужчину всё сильнее, ведь больше он любви не имел… Почти сразу наступило разочарование от совершённого брака, затем оно усилилось, благодаря «золотому» характеру его истеричной жёнушки, детей, на появление которых он так надеялся, Любият ему не подарила, да и ни одна наложница от него не понесла… И родители, как понял Ленхатеп с годами, не столько любили его – человека, находившего душевную гармонию в музыке, интерес – в