— Полностью согласиться с тобой не могу, — возразил Соснин. — Да, Судаков его не опознал...

— Не только Судаков, — перебил Арслан, — но и Каланча.

— Хорошо, хотя именно это и требует осмысления и, видимо проверки.

— Что ты имеешь в виду?

— Часы, Арслан, часы. Их принадлежность Гринкевичу бесспорна. Украдены же они Каланчой. Этот факт также бесспорен. Наконец, из показаний Каланчи явствует, что он часы и бумажник с заготовками прав вытащил у одного лица...

— Но сам Каланча не опознал Гринкевича, как потерпевшего, — опять в сердцах перебил Соснина Арслан. — Поэтому все твои последующие рассуждения уходят в песок. Добавь к этому, что сам Гринкевич не подтверждает факта кражи у него часов.

— Это, конечно, одна из загадок, — задумчиво проговорил Николай, — пока еще не разгаданная нами.

— Если бы она была единственной, — вздохнул Арслан. — Добавь к этому показания Каланчи, и часы, наконец. Каланче в данной ситуации нет смысла врать. Допустим, что часы и бумажник он вытащил у разных лиц...

— Но часы — у Гринкевича, — перебил Соснин.

— Согласен и даже готов допустить, что Каланча в момент похищения не очень-то разглядывал свою жертву и потому не смог опознать Гринкевича.

— Ого! — обрадованно воскликнул Николай. — Да ты никак льешь воду на мою мельницу.

— На мельницу истины, и, если твоя версия истинна, то...

— Все ясно, — прервал его объяснения Соснин, — я вполне удовлетворен. Давай развивай свою мысль дальше.

— Так вот, — продолжил Туйчиев после небольшой паузы, — что касается бумажника, то его Каланча вытащил не у Гринкевича...

— А у другого пассажира такси, — подхватил Николай. — Но тогда объясни: для чего Каланче это нужно? Какая, в конце концов, ему разница, скольких клиентов он, так сказать, «обслужил».

— Вот именно, какая? Степень ответственности при его послужном списке от этого нисколько не приуменьшится и на наказание повлиять не сможет. С другой стороны, продолжает оставаться загадкой поведение Гринкевича. Ну вытащили у него часы, с кем не бывает. Так скажи об этом прямо. А он все твердит свое. — Арслан встал, направился к кондиционеру, подставил лицо под освежающую струю холодного воздуха

— М-да, напрасно наше совершенство, так, кажется, сказал поэт. — В голосе Соснина, во всем его облике сквозило разочарование. — Что предпримем?

Арслан не ответил, подошел к столу, взял сигарету и долго в раздумье мял ее пальцами прежде чем закурить.

— Для чего задают загадки? — неожиданно, ни к кому не обращаясь, спросил Соснин и сам же ответил: — Чтобы их разгадывать.

— Ты знаешь отгадки? — усмехнулся Арслан.

— Пока нет, но вот о чем я думаю: если Каланча или Гринкевич поступают вопреки нашей логике, то это имеет свои конкретные причины.

Теперь за все — арест, предстоящий суд, ожидаемый срок, который, учитывая его богатое прошлое, наверняка будет определен по максимуму — он должен винить не Юлю и Пахана, как пытался сделать раньше, а только собственную судьбу. Не зря же говорится: от судьбы не уйдешь. Еще там, в колонии, перемежая практические занятия нравоучениями, Пахан не раз говаривал: одному судьбой начертано век вращаться на начальственной орбите, другому — всю жизнь быть в подчинении. У нас судьба иная: мы свободные художники. Володя отлично понимал смысл, вкладываемый Паханом в эти слова, и полностью соглашался. Ему, стало быть, предназначено до конца дней оставаться этим самым художником.

Детство у него было заплеванное, хотя Батя его никогда пальцем не трогал, да и ругать не имел привычки. Сколько Володя себя помнил, Батя держался с ним уважительно, разговаривал как со взрослым, на равных. Но именно это было ужасным.

По вечерам, когда Батя возвращался с работы и они садились ужинать, начиналось. Батя жаловался, жаловался с подвыванием, полной безысходностью и отсутствием веры в возможность когда-либо исправить жуткое положение, в котором он, навечно прикованный к галере раб, оказался. Он жаловался на всех и на всё: на набитые пассажирами автобусы, на сырую (жаркую, холодную) погоду, на отсутствие продуктов, на покойную мать Володи, которая умерла, оказывается, специально, чтобы досадить мужу, на начальство, никак не желающее оценить его деловых качеств. На сына ежедневно выплескивался водопад жалоб. Батя был — нытик-профессионал, ему не нужен был собеседник, он нуждался лишь в благодарном слушателе.

Мальчик уныло покачивается на слегка скрипящем табурете, изредка утвердительно кивает головой, пусть Батя не сомневается: его нытье доходит до адресата, а может, и поднимается в заоблачную даль, где всевышний, с учетом тяжелой Батиной доли, приготовил ему уютное место в райских кущах. Да, конечно, отец хочет выглядеть праведником.

— Ну, я ему тут и выдал под завязку. Вы, говорю, явно недооцениваете текущий момент в стране: спутники запускаем, а ваша, говорю, резолюция «поставить прокладку», не подкреплена, говорю, экономически. А он мне в ответ: учет текущего момента без наличия прокладки ничего не дает. Ну вот, говорю, и закрывайте текущим моментом, потому как прокладки нет, и будьте, говорю, здоровы.

Батя работает на кондитерской фабрике слесарем, потому нередко после своих вечерних излияний вынимает из кармана несколько карамелек или печенье, протягивает их сыну:

— Вот видишь, — тяжело вздыхает Батя, — на что приходится идти. Для себя ни в жисть не взял бы, а для ребенка приходится. Все-таки ворованное. — Он еще горше вздыхает. — А на зарплату не больно-то разбежишься. Ешь. Не знаю, нальешь ли мне в беспомощной старости тарелку супа, сомневаюсь...

Батины дары Володя послушно берет, однако краденые сладости ничего кроме рвотного рефлекса у него не вызывают. Зато их обожает Фенька, беспородная собака тети Дуси, соседки по коммуналке, где живет еще и Ксана Павловна, красивая молодая женщина. Ксана не переносит собаку, и Фенька платит ей тем же. Периодически между соседками возникает диалог о живодерне. Тетя Дуся отвечает с изысканной вежливостью. Во-первых, заявляет она, газбудка, где трудится в поте лица, обманывая покупателей, Ксана, находится далеко от дома и Фенька там не бывает, во-вторых, поскольку Ксана далеко не всегда ночует дома, — здесь тетя Дуся делает многозначительную паузу, — то просто не понятно, когда же собака успевает ей мешать?

Ксана Павловна в таких случаях закатывает глаза и говорит, что не чает уже накопить на взнос в кооператив, чтобы не видеть этих грубых и темных людей. Тетя Дуся обычно искренне удивляется: по ее расчетам на недоливе