Шрифт:
Закладка:
Мое дыхание и сердцебиение ускоряются и начинают биться в унисон, когда он улыбается. Что-то в нем кажется неестественным, не совсем правильным. Он великолепен, безусловно, но заставляет меня чувствовать себя неуютно. Эти серебристые глаза, и сверкающие белые зубы, и золотое сияние, которое я видела ранее на кончиках его пальцев.
Прищурившись, глядя на него, я качаю головой.
— Ты не человек. Ты — нечто другое.
Что-то темное мелькает в его взгляде, что-то осторожное и хищное.
— Почему ты так говоришь?
— Ты просто появился, чтобы спасти Элли, вернуть ее. Ты остался рядом, чтобы помочь. Ты ведешь себя так, как будто тебе больше некуда идти.
Он отводит взгляд.
— Я имею в виду, разумеется, у тебя есть чем заняться. Семья.
— Что-то вроде того. Они не особо довольны мной сейчас. Я вмешивался в их дела и в их развлечения.
Он произносит эти слова тихо, как будто разговаривает в основном сам с собой.
— Ты ангел? — выпаливаю я, пока не успела утратить смелость.
Его глаза пораженно встречаются с моими.
— Ангел?
— Да, ангел. Слуга Божий, хранитель человека, святой посланник.
В уголках его глаз снова появляются морщинки.
— Разве ангел поцеловал бы тебя так, как это сделал я?
— Я…я не знаю.
— Давай скажем так, любимая, — говорит он, наклоняясь ко мне и ухмыляясь. — Я постоянно, навечно в списке непослушных.
Что-то в дьявольском блеске его глаз заставляет меня потянуться за четками. Его взгляд за движением к их цепочке и к распятию у меня на шее.
— Ты католичка? — спрашивает он.
— Ирландская католичка. Это у меня в крови.
— Хм.
Он внезапно встает, сбрасывает пальто и бросает его на стул. Мои глаза расширяются от его стройности, четких линий мускулистого тела под красной рубашкой-пуловером и темными брюками.
— Значит, у тебя есть священник?
— Да.
— И ты исповедуешься этому священнику?
— В последнее время я не сделала такого, в чем мне нужно было бы исповедоваться.
Снова садясь, он ухмыляется.
— Какой позор.
Каким-то образом, сев, он оказался ближе ко мне. Я почти чувствую исходящий от него жар, магнетическое притяжение, которое, кажется, проникает прямо в мое тело.
Внезапно я не могу думать ни о чем, кроме как быть ближе к нему, прикасаться к нему, снова целовать его. Снова чувствовать себя живой.
Он смотрит на меня горящими серебристыми глазами.
— Одиночество — это смертельная штука. Особенно в это время года.
Между нами мгновенно возникает взаимопонимание.
Это не любовь. Это не привязанность или узы какого-либо рода. Это чистая потребность, усталость, голод, и одиночество. Взаимный траур по тому, что ушло, и принятие того, что реально.
Мне придется произнести много молитв, чтобы искупить то, что я собираюсь сделать. Но прямо сейчас мне на это наплевать.
Осторожно, медленно я беру чайные чашки и ставлю их на кухонный стол, расстегиваю несколько пуговиц на своем платье, повернувшись к нему спиной. Вернувшись, я сажусь на него верхом и пальцами убираю его волнистые волосы со лба.
— Я не смогу остаться здесь, — мягко говорит он. — Я не привязываюсь.
— Знаю.
Он, с его странными манерами, опасными глазами и разговорами о магии не нужен мне в моем мире. Он просто нужен мне, прямо сейчас.
Нужен, чтобы вернуть меня к жизни.
Проснувшись, я все еще чувствовала тепло там, где находилось его тело. Рядом с моим, под одеялами, на полу.
У меня было отчетливое ощущение, что я только что слышала, как закрылась задняя дверь. И его красное пальто исчезло.
Я быстро подбежала к кухонному окну. Он шагал по заснеженному двору, красное пальто развевалось у него за спиной. Через минуту он исчез в темных деревьях.
Он что-то замышляет, и я собираюсь выяснить, что именно.
На мне нет ничего, кроме кожи, поэтому я натягиваю нижнее белье и свое длинное черное пальто, засовываю ноги в ботинки. Быстро запираю заднюю дверь, кладу ключ в карман, а потом бегу в лес по его следам. Через некоторое время я замедляю шаг, стараясь ступать туда, куда ступал он, чтобы не хрустнуть заснеженной веткой и не спугнуть его. Лунный свет поблескивает на белом впереди; я приближаюсь к заснеженной поляне.
Все еще прячась за темными стволами и ветвями, я останавливаюсь у края поляны.
На фоне черной паутины лесных деревьев мой темноволосый ангел стоит на бледном, мерцающем снегу, позади него следы, глубокие и затененные. За его длинным пальто тянется красный след, похожий на кровавое пятно на белой земле.
Мое сердце почти останавливается, потому что вокруг него толпятся демонические существа с узловатыми коленями и кривыми когтями, заостренными зубами и скрюченными, отвратительными лицами. Они рычат и что-то бормочат на незнакомом языке, а он отвечает им успокаивающим тоном.
И тут я вспомнила одну из старых языческих историй, которые рассказывала моя ирландская прабабушка. Про человека, одетого в красное с головы до ног — обманщика, фейри, темное существо из мифов — повелитель лепреконов и подменышей.
Фар Дарриг.
Фер Дирг, Мужчина в красном, на древнем языке.
Я проклинаю себя за свою глупость. За то, что думала, будто он мог быть ангелом.
Он языческое чудовище, демон Старого мира, а эти уроды, крадущие детей, — его слуги.
Я так рассержена, что не могу усидеть на месте, хотя знаю, что должна.
— Лжец.
Слово слетает с моих губ, его резкий звук смягчается снежным покровом лесной поляны.
Но он услышал. И повернулся. Его глаза расширились при виде меня.
— Собираешься поджарить нас всех на рождественский ужин, Фар Дарриг? — спрашиваю я.
Он вздрагивает при упоминании своего имени, но в следующую секунду приходит в себя и улыбается мне.
— Значит, ты меня узнала?
— Да.
— Я же говорил, что не ангел. Хотя, видимо, занимаюсь любовью как один из них, — он подмигивает мне.
— Закрой свой нечестивый рот, — говорю я, схватив распятие. — Держись подальше от меня и моих детей. Иди обедай чужими детьми. Или еще лучше, ползи обратно в ад, где тебе самое место.
Он делает шаг ко мне, его улыбка исчезла.
— Глория, это не то, что ты думаешь. Я пришел сюда, чтобы предупредить лепреконов держаться от тебя подальше. Я говорил им, чтобы они не трогали тебя и твою семью.
Он жестом указывает на бурлящую, кудахчущую
