Шрифт:
Закладка:
Клим сжимает мои щёки пальцами, заставляет смотреть себе в глаза, но всё плывёт и двоится. Сердце заходится в груди, стучит оглушительно, и я кашляю, пытаясь вытолкнуть наружу удушливый комок. Он пережал горло, не продохнуть.
– Врача! Срочно! – Клим снова прижимает меня к себе, а сил уже не хватает, чтобы сопротивляться.
– Скажи, пожалуйста, что ты всё это придумал. Отец же не мог, правда?
Но Клим закрывает глаза и отрицательно качает головой.
– Мог, Бабочка, мог.
Я жалобно всхлипываю, и густой туман утаскивает меня за собой на самое дно.
Маша.
На периферии сознания лишь голос Клима. Он зовёт кого-то, а меня поглощает чёрный туман. Барахтаюсь в нём, пытаюсь раздвинуть тёмные стены руками, бьюсь в закрытые двери, и только голос Клима не даёт окончательно провалиться в небытие.
Что он такое говорил? Зачем выдумал всё это? Я не понимаю, не могу осмыслить масштаб катастрофы.
– Врача, мать вашу! Скорее! – доносится сквозь липкую мглу хриплый крик больше похожий на рёв раненого зверя. И я нахожу в себе силы толкнуться вперёд. Рвусь всем телом, собрав остатки воли в кулак, и выныриваю на поверхность густого дурмана, ссылающегося наш головой болотной жижей.
Диковато озираясь по сторонам, пытаюсь вспомнить, кто я и где нахожусь. Но снова вижу Клима, и зрелище его страшных шрамов отдаётся горечью на языке.
– Не надо врача! – раздираю опухшее горло словами и хватаю Клима за плечо.
Я не боюсь снова упасть в обморок. Мне просто надо почувствовать эти рубцы своей кожей, чтобы убедиться – это не мираж и не глупый розыгрыш. Это горькая правда, с которой Клим сосуществует.
Это его реальность, в которой самый красивый и добрый мальчик во Вселенной превратился в озлобленное чудовище.
Неужели по вине моего отца?
Дверь с грохотом распахивается, я крепче хватаюсь за Клима, а в гостиную вбегает тот самый хмурый мужик с сединой на висках.
– Клим, Коптев едет, – объявляет, переводя дух, словно только что финишировал после марафона.
Мужик обводит цепким взглядом комнату – взгляд прирученной цепной псины, учуявшей опасность, – и фокусируется на мне. Вернее на моей руке, до белеющих пятен на коже, впившейся в плечо Клима.
– Не надо врача, – повторяю и заглядываю в ледяные глаза Клима, а тот кивает.
– Арс, выйди, – приказывает, вглядываясь в моё лицо. – Когда приедет Коптев, заплати за беспокойство и спровадь.
Арс – имя-то какое странное – в абсолютной тишине покидает дом, и мы остаёмся с Климом наедине.
Не сводя с меня взгляда, он палец за пальцем отцепляет мою руку и резко поднимается на ноги. И на дне его глаз мне мерещится тревога. Только обо мне ли она? Подхватывает меня в воздух, не имеющую сил сопротивляться, оглушённую обмороком и его причиной, и несёт куда-то.
– Тебе надо поесть, – заявляет и усаживает на высокий белый стул в просторной кухне.
Перед глазами всё плывёт, но я цепляюсь за край светлой столешницы, чтобы не упасть снова.
Мне нельзя выключаться, я должна узнать ответы.
– Клим… я не хочу. Я не смогу, меня тошнит.
– Тебе. Надо. Поесть.
Я не помню, когда ела в последний раз, и при мысли об этом вязкая слюна наполняет рот.
Клим отворачивается, а пытаюсь сосчитать количество шрамов на коже. Нереально – их слишком много.
Он идёт к высокому холодильнику, распахивает его створку и через каких-то пять минут передо мной на столе в рядок выстраиваются баночки каких-то йогуртов, тарелка с сыром, ещё что-то. Соковыжималка тихо жужжит, выплёвывая ручейки янтарной жидкости, а в самом центре стола появляется бутылка коньяка.
– Я не пью, – отодвигаю бутылку, но Клим возвращает её на место.
– Зато я пью.
– И давно?
Он молчит, наливая себе в округлый бокал немного тёмной жидкости, а я слежу за его движениями. Уверенные и точные, они всегда меня завораживали.
– Ешь, – отрывисто приказывает, а я больше не могу сопротивляться голоду, который почувствовала, кажется, лишь только что.
Дрожащими пальцами откручиваю крышку питьевого йогурта и махом уничтожаю половину. Совсем не чувствую вкуса, но это и не нужно – главное, утолить хоть немного голод. Зато отступает тошнота и перед глазами больше не прыгают солнечные зайчики.
– Аккуратнее, – усмехается Клим и вытирает каплю йогурта, застывшую на моём подбородке.
Я дёргаюсь, будто он меня ударил, и сама не могу понять, почему так остро реагирую. Вся эта ситуация, все прошедшие годы – всё наслаивается, слепливается в уродливый комок из мыслей, эмоций и ощущений.
– Тебе стало плохо, – не спрашивает, утверждает, взбалтывая коньяк на дне бокала. Но не пьёт, просто держит напиток в руках, о чём-то размышляя. – Ешь-ешь, тебе нужно силы восстанавливать.
Его забота больше пугает, чем радует, но это всё нервы.
– Ты ненавидишь моего отца, – констатирую факт, а Клим вонзает в меня стылый взгляд, словно лезвие ножа. – И меня ненавидишь. Вся эта забота, тревога в глазах, суета – ерунда, потому что ты меня ненавидишь. Я угадала? Ты всё время говоришь о каком-то предательстве. И ненавидишь.
Мне тяжело даются слова, но иногда без них никак не обойтись. Нужно разрубить уже этот узел, пока петля, накинутая на наши с Климом шеи, не задушила окончательно. Пока ещё хватает в лёгких воздуха, а сознание не помутилось окончательно, нужно говорить.
Как бы ни было больно, нужно разговаривать.
– Тебе кажется, я не имею права на ненависть? – левый уголок его губ слегка подрагивает и медленно ползёт вверх. – Не к тебе, к твоему отцу?
Клим передёргивает голыми плечами с россыпью белеющих шрамов. Полосы и маленькие точки похожие на следы ожогов. А на спине они совсем другие.
Если я что-то понимаю в этой жизни, люди, нанесшие их, знали, что делают. Удивляет только, как Клим смог с этим всем справиться, смог выжить.
И да, теперь я не удивляюсь безумию, застывшему в его глазах. И ещё больше хочу разобраться в причинах.
– Я не могу поверить, что это сделал отец. Понимаешь? Не могу! – я не кричу, но истерика вновь дрожит между слов. Прикусываю щёку изнутри, чтобы не дать воли эмоциям, а Клим смотрит на меня так, словно опасается, что снова вырублюсь.
Будто бы готов в любой момент подхватить меня на руки.
– Маша, когда именно тебе пришло сообщение? – подаётся вперёд, и его пальцы стальной хваткой на моём запястье. – То, которое ты мне цитировала. Когда оно пришло?
– Я же говорила, ночью. Мы должны были с тобой во сколько встретиться?