— Нет, такого ветра здесь нет. Видишь, кругом горы: Саур с одной стороны, Семистай — с другой, а Коджур — с третьей. Долина Кобу — тупик, ветру выхода нет, и зимой у нас тихо.

По мере того, как мы ехали на восток по долине Кобу, она становилась менее ровной. Плоские холмы среди нее стали выше и потом слились в длинную цепь скалистых горок Кара-адрык, которая закрыла от нас северную часть долины вдоль подножия Саура, где, по словам Лобсына, была расположена ставка князя Кобук-бейсе и монастырь, в который отец сдал его ламам в науку.

Цепь Мус-тау кончилась, но стена Саура тянулась по прежнему, закрывая вид на север. С другой стороны Семистай стал значительно ниже, оставаясь скалистым и диким.

— Здесь тоже летовок нет, — заявил Лобсын на мой вопрос. Но здесь легко перевалить на ту сторону, дороги есть. А там через высокий Семистай только горные козлы и архары могут перебраться.

— И много их там водится?

— Много. Семистай — самое лучшее место для охоты на этих животных. И наши калмыки добывают их понемногу.

Вечером мы остановились на большой лужайке вблизи того места, где река Кобук поворачивает на юг, врезается в дно долины и прорывается через Семистай. Меня поразило, что в течение целого дня, пока мы ехали по долине Кобу, нам не встретилось ни одного человека. Я спросил Лобсына, где же его соплеменники калмыки, почему их не видно.

— Все наши зимовки стоят под Сауром и их с этой дороги не видно. Нашим калмыкам здесь делать нечего. Видишь, какая сухая степь под Семистаем. А под Сауром много ключей, ручьев, трава жирная и летовки в горах тоже недалеко. Встретиться нам мог бы здесь только охотник на козлов по дороге в Семистай.

На следующий день мы продолжали ехать на восток по долине Кобу и видели зимовки калмыков под Сауром потому, что цепь Кара-адрык кончилась и вся долина открылась перед нами. К закату горы с обеих сторон распались на холмы, а долина уперлась в обширную впадину большого озера Улюнгур. Мы остановились на его западном берегу. Корма здесь было достаточно в виде камышей в воде и травы на берегу. Но вода озера нам не понравилась для чая; она была чуть солоноватая. Нам и нашим лошадям сильно досаждали комары, которые кружились огромными роями.

Улюнгур — озеро очень большое, длиной около 40 верст в стороне треугольника, форму которого оно в общем имеет; берега окаймлены во многих местах большими зарослями камышей, в которых ютятся кабаны и утки. Еще поздно вечером оттуда доносилось кряканье, хлопанье крыльев, а издалека визг свиньи, на которую, очевидно, напал какой-нибудь хищник. Но наша собака лежала спокойно вблизи огня и только по временам поднимала уши, прислушиваясь. Лошади на ночь были привязаны близ палатки, мы нарезали им по снопу молодого камыша.

На следующий день мы обогнули южный конец озера по окаймляющей его равнине с солончаками и болотцами с кустами тамариска[22] и пришли в китайский городок Булун-Тохой в низовьях реки Урунгу, впадающей в озеро. Это было последнее поселение на нашем пути, и мы пополнили свой запас муки, купили китайских булочек и баранины на два дня.

Город еще не оправился после дунганского восстания, внутри его стен видно было много пустырей и мало людей, кроме главной улицы, вдоль которой тянулись жалкие лавки и мастерские, чередуясь с развалинами фанз. Жидели жаловались, что и летом им не дают покоя тучи комаров, налетающих с озера и болот. Возле города виднелись небольшие китайские огороды и пашни, на которых трудились земледельцы. День был жаркий, и они работали, обнаженные до пояса, с большими соломенными шляпами на головах.

Миновав город, мы повернули вверх по долине Урунгу. Это большая река, шириной в 35–40 сажен, с быстрым течением в извилистом русле с песчаным дном.

В нижнем течении дня на два пути долина ее очень широка, верст 5–10. Вдали в обе стороны видны обрывы, разрезанные оврагами. По дну долины рассеяны большие рощи карагача, тальника, тополя, джигды[23] и заросли тростника.

Корма и топлива везде достаточно, но населения мы не встречали: как только начинается жаркая погода, монголы откочевывают за Иртыш в предгорья Алтая, так как на Урунгу летом много комаров и оводов, кбторые мучат животных и людей. Поэтому мы видели только места зимовок в виде голых площадок круглой формы, на которых зимой стояли юрты, и изгородей из жердей и хвороста для скота. Они всегда были на южной окраине рощ; монгол любит солнечный свет и тепло.

Этот и следующий день мы ехали по широкой долине нижнего течения реки, а затем началось среднее течение, на протяжении еще пяти дней пути.

Местность в обе стороны от реки представляла резкую противоположность дну долины. Это была почти пустыня, то ровная, усыпанная щебнем, то в виде глинистых бугров и каменистых холмов с небольшими пучками травы, кустиками саксаула, бударганы,[24,25] рассеянными кое-где, часто далеко друг от друга.

Но на полуденную остановку и на ночлег мы всегда спускались в долину, где можно было найти не только воду, но и корм и топливо, а также попадалась дичь; в часы дневного отдыха или вечером мне почти всегда удавалось подстрелить какую-нибудь птицу или зайца, так что мы не оставались без свежего мяса.

Во время одной ночевки на среднем течении реки Урунгу случилась неприятность, которая чуть было не заставила нас вернуться назад ни с чем. Мы уже поужинали, собрали коней и привязали их к дереву недалеко от палатки, нарвав им достаточно травы на ночь. Легли спать, оставив как всегда собаку возле палатки. На рассвете разразился короткий, но сильный ливень с крупным градом. Я проснулся и увидел, что собака забралась в палатку, спасаясь от ударов крупных градин. Когда дождь прекратился, я выгнал ее наружу; она стала визжать и царапать полу палатки. Это меня обеспокоило, и я выглянул. Коней не было! Отвязаться они не могли, а от града их защищала листва большого дерева, под которым они стояли.

— Лобсын! — крикнул я, — кони удрали или их увели.

Лобсын выскочил и побежал к дереву.

— Увели какие-то жулики! — донесся его голос. — Поводки остались на дереве, перерезаны. И свежие следы на земле видны, два человека были здесь!

Очевидно, конокрады следили за нами еще с вечера и ночевали по соседству, но присутствие собаки мешало им совершить кражу ночью. Я вспомнил, что собака ночью раза два ворчала: видимо, чуяла подбиравшихся к нам воров. Ливень с