— Хотите, сударь, я подам вам чаю? Только без сахара, — спросила немка, убиравшая посуду.

— Благодарю, давайте и без сахара, — с готовностью ответил Штребль.

Он ел и чувствовал на себе завистливые взгляды соседей.

— Каша, кажется, с маслом? — осведомился один из них, когда Штребль оторвался от миски.

— Довольно порядочная порция, — заметил другой.

А чей-то злобный голос прошипел:

— За эту кашу некоторые собираются продать себя русским со всеми потрохами.

Штребль не успел ответить на это замечание, как раздался голос Грауера:

— Штейгервальд, не устраивайте здесь пропаганды!

Штребль оглянулся: Грауер стоял в дверях, сгорбившись и, как всегда, спрятав руки в карманы. Его крупные хрящеватые уши обладали поразительной способностью все улавливать даже в шуме голосов.

— Я и не думаю заниматься пропагандой, геноссе лагер-комендант, — проговорил, смутившись и поднимаясь со своего места, лысый Штейгервальд. — Просто мне кажется неразумным так много работать за миску кукурузы. Но это мое личное мнение, и я его никому не навязываю.

— Вы уже съели свой ужин?

— Да.

— Покиньте столовую. Я еще поговорю с вами.

Все недоуменно переглянулись. Тон Грауера немцам не понравился. Только недавно этот сорокапятилетний, ничем не примечательный Грауер ехал вместе с ними в одном поезде, а теперь ведет себя как большой начальник. Грауер тем временем уселся возле Штребля.

— Я слышал, камарад, что вы хорошо проявили себя сегодня в лесу, — сказал он покровительственным тоном. — Это похвально. Я буду вас ставить в пример другим.

— Никому я не собирался подавать пример. Просто хотел заработать лишнюю порцию к ужину и не попасть в карцер.

— Хауптман не так жесток: пока карцер пустует. Но от нас самих зависит, чтобы он и впредь пустовал. Если подобные разговоры, — он пальцем указал на дверь, в которую только что вышел Штейгервальд, — будут иметь место, не рассчитывайте найти во мне защитника.

Грауер наконец ушел, а Штребль мысленно послал его к черту и снова принялся за еду. Но аппетит уже был испорчен. Он получил ужин для Бера и отправился в свой корпус. На дворе сгущались сумерки, темные фигуры немцев вяло брели по двору. Вид у всех был усталый и печальный. Невольно это передалось и Штреблю. Правда, наевшись, он опять почувствовал прилив сил, но вечерний сумрак и грустная шопеновская мелодия, доносившаяся из красного уголка, навевали на него тоску. Он подумал о том, что на родине уже зацветают розы, а здесь лежит глубокий снег и до тепла еще, видимо, далеко.

— Ешьте, Бер, — сказал он, поставив еду на тумбочку. — Вы спите, что ли?

Бер спал, согнувшись калачиком. Он сильно похудел за последние дни. Штребль разбудил его. Бер поел и снова уснул.

Забравшись к себе на верхние нары, Штребль в рассуждении чем бы заняться оглядел комнату: рядом и внизу спали люди, хотя было лишь около семи часов вечера. Кое-кто разделся, большинство же спали прямо в верхней одежде, ничком, уткнувшись в подушку.

Со свистом храпел Франц Раннер. Он, бедняга, работал изо всех сил, но талона не заработал: подвели женщины. Справа от него тихо лежал Ландхарт. Вверху над ним — Шереш. Длинные ноги в пестрых носках торчали наружу. Он тоже еле до лагеря дотащился и почти на себе донес свою супругу. Во сне он всхлипывал. Напротив него — Эрхард. Этот спал на спине, вытянув по бокам огромные ручищи. Широкая грудь в коричневом жилете вздымалась ровно. Отто Бернард скорчился, утратив во сне наполеоновскую осанку и превратившись в жалкого старикашку, напоминающего побитую собачонку.

Поболтать было не с кем, и Штребль прилег, но тут дверь приоткрылась и появилась большая кудрявая голова старосты роты Вебера.

— Хауптман обходит роту, встаньте и приведите в порядок постели!

Штребль недовольно поднялся:

— Вот еще, черт побери! Нельзя и отдохнуть. Бер, вставайте!

Немцы с кряхтеньем и бранью поднимались со своих мест и поправляли смятые постели. Только один Ландхарт продолжал лежать, повернувшись лицом к стене.

— Вы что, Генрих, оглохли, что ли? — спросил его Шереш сверху.

— Идите к дьяволу! — глухо ответил Ландхарт.

— Полно, не дурите, Генрих, с хауптманом шутки плохи.

Хромов широко распахнул дверь. За ним появились одноглазый Петухов и Вебер. Комбат быстрым взглядом окинул комнату. Он сразу же заметил лежащего на нарах Ландхарта, но промолчал. После нескольких секунд полной тишины Хромов громко обратился к Веберу:

— Староста! Почему все люди сосредоточены по комнатам? Для кого организована библиотека, музыкальный уголок, танцкомната? Почему не посещают политбеседу? Что это за дрыхотня такая в неурочный час?

Вебер опустил глаза:

— Люди устал, господин лагеркомендант.

— Устали! Тут что, все лесорубы? Ага, ага, узнаю, — комбат покосился на Бернарда и Клосса. — Ну, я понимаю, тот устал, кто хорошо работал. А те, кто лодыря корчил? — он подошел к нарам, где лежал Ландхарт. — Староста, в роте имеются больные?

— Нет, господин лагеркомендант.

— Так почему же этот гад лежит? — все больше распаляясь, почти закричал Хромов.

— Ландхарт, штеен зи ауф, — зашептал Вебер.

Ландхарт приподнялся и повернулся к комбату. Его давно не бритое опухшее лицо было мокро от слез. Губы дрожали.

— Скажите ему, Вебер, — еле выговорил он, — что никакая сила не заставит меня снова идти в этот проклятый лес. Я им не работник.

Все испуганно замерли.

— Что он сказал? — спросил Хромов.

Вебер медлил с ответом.

— Он просить господин официр дать другой работа, — сказал он наконец. — Ландхарт есть автомеханик. Работа на лес нехорош.

— Ах нехорош! — иронически произнес комбат. — А мне вот нехорош командовать вашей свинячьей командой, а приходится. Еще каждый паразит будет мне свои требования выставлять! Вебер, скажи ему, этому болвану, пусть себя сначала в лесу хорошо проявит, тогда переведу в механическую мастерскую.

Хромов вышел, хлопнув дверью. Петухов немного задержался, подошел к Ландхарту и, тронув его за плечо, сказал:

— Не реви, не баба. Я поговорю с комбатом. А теперь, ребята, держите ухо востро! Кто и завтра норму не выполнит, комбат приказал в карцер садить без разговоров. Переведи-ка им, Вебер!

После ухода офицеров сон был забыт. Немцы принялись обсуждать случившееся и дошли до крика.

— Надо требовать, чтобы от нас убрали женщин! — громче всех кричал Раннер. — С ними мы никогда не выполним норму!

— И без женщин не выполним: слишком высокая норма!

— Однако же есть и такие, которые выполняют. Вот из-за них мы и будем страдать, — заявил Чундерлинк и покосился на Штребля и Бера.

— Вы бы лучше помолчали, Чундерлинк, — спокойно ответил Штребль. — Думаете, вас везли так далеко, чтобы вы здесь целый