только супружескую семью – супругов и их детей, в то время как «44 % содержали по крайней мере одного дополнительного человека – квартиранта, слугу, работника, посетителя или родственника» [Anderson 1993:65]. Хотя средний размер домохозяйств оставался на уровне около пяти человек в период с 1750 по 1850 год, а в 1950 году упал до чуть более трех, наблюдались значительные различия между городом и деревней, а также между профессиями и классами. В выборке Давидоффа и Холла, включающей семьи среднего класса, отмечается, что средний размер домохозяйства в 1851 году составлял чуть больше шести человек, увеличился до семи и снизился ближе к пяти на верхнем и нижнем концах социального спектра. Большие группы также преобладали среди торговых семей, где часто встречались подмастерья и лавочники, а также среди низших профессиональных семей, таких как учителя, которые часто включали детей, живущих в их школах. Более того, уменьшение размеров домохозяйств не позволяет установить изменения в их составе, который в 1850 году, помимо родственников и дальних родственников (племянников, племянниц, двоюродных братьев и сестер), включал гостей, работников (в том числе слуг и подмастерьев) и квартирантов. Дж. Гиллис метко назвал этот тип домохозяйств «семьей чужаков» [Gillis 1996].

Только в начале XX века домохозяйство стало нуклеарной семьей. К 1880-м годам родственные связи были в значительной степени прерваны, а среднее число детей за два поколения сократилось с шести до двух. При этом размеры семей по-прежнему варьировались по шкале от 0 до 10 детей в примерно равных пропорциях. К 1920-м годам в подавляющем большинстве семей было от одного до трех детей. По мере изменения размера и состава семей менялась и структура взаимоотношений. Дети стали более тесно привязываться к своим родителям, которые, как и их потомство, теперь жили гораздо дольше. Число детей, которые могли потерять хотя бы одного родителя, резко сократилось с 20 % в 1741 году до всего лишь 3 % 200 лет спустя. Поскольку к 1920-м годам рост населения и его миграция в города практически сошли на нет, сокращающаяся семейная ячейка с большей продолжительностью жизни часто была одновременно и более оседлой, и более изолированной от других семей[15].

Интимные отношения нуклеарной семьи зависели от нового разделения труда и условий приватности, ограждающих ее от общества чужаков. Во-первых, семейный дом стал изолирован от мира оплачиваемой работы. Домохозяйство долгое время было местом работы, а жилые помещения располагались вокруг или над мастерскими или лавками вплоть до конца XVIII века, когда многие формы производства стали перемещаться на фабрики и в мастерские, а работники торговли, розничной торговли и профессий переезжали в отдельные, специально построенные магазины и конторы. Постепенно, по мере того как в растущих городах появлялись отдельные жилые, торговые и промышленные районы, зародилась идея добираться на работу. Это был не только экономический, но и культурный процесс. В его основе лежала попытка удалить женщин и детей из того, что все чаще считалось мужским миром труда. Мужчины должны были материально поддерживать тех, кого считали зависимыми от их работы – жену и детей. Конечно, для многих, особенно для рабочего класса, этот идеал был редко достижим, поскольку домохозяйства по-прежнему зависели от навыков или доходов всех членов семьи. Тем не менее, несмотря на эту неопределенность, идеальная семья культивировала новую приватность и дистанцию от посторонних людей за входной дверью, укрываясь за занавесками, живыми изгородями, стенами, воротами и подъездами [Davidoff, Hall 2002].

Эмоциональная составляющая семейной жизни была преобразована в новом частном пространстве дома. Женщины и дети, которые больше не считались участниками домашней экономики, стали объектами новых эмоциональных инвестиций в ряд оригинальных семейных ритуалов, таких как формализация семейных трапез, сказки на ночь, каникулы и празднование дней рождения [Gillis 1996]. Как ни странно, это часто предполагало физическую отстраненность и дистанцию между членами семьи. По возможности детей удаляли в собственные спальни, хотя в 1911 году три четверти семей все еще жили в квартирах с одной или двумя комнатами. Дети из высшего класса всегда проводили больше времени со слугами, чем с родителями. С 1850-х годов представители среднего класса также начали отправлять своих сыновей в школы-пансионы. Сорок одна новая школа-пансион была создана в период с 1840 по 1869 год, а к 1930-м годам их число достигло примерно 200. Многие из этих школ обслуживали отдельные регионы, но даже в них учились дети, чьи родители были разбросаны по всей стране и империи. Действительно, для колониальных чиновников отправка своих детей в школу в Блайте была способом поддержания социального статуса и нарочитой английскости [Buettner 2005]. К 1880 году, когда начальное образование стало обязательным для всех детей, даже рабочий класс был вынужден отправлять своих отпрысков на обучение к незнакомым людям в местную школу.

Действительно, расстояние, на котором проживали члены одной семьи, стало показателем ее состоятельности. Подобно тому как мальчиков разбрасывало школьное образование, брачный рынок среднего класса, столь важный для привлечения капитала в семейный бизнес, способствовал тому, что девушки также часто селились и создавали семьи вдали от дома. Письма позволяли супружеским семьям оставаться на связи. Получение письма само по себе имело символическое значение, независимо от того, какие новости оно сообщало. По мере повышения скорости работы внутренней почты и введения в 1839 году единой платы за письмо независимо от расстояния семейное общение стало коммерциализироваться благодаря поздравительным открыткам (на которых отмечались дни рождения и праздники, День святого Валентина или приглашения на свадьбы и похороны) и обмену подарками, помогающим связать дальние и близкие отношения в интимные ритмы семейной жизни. К 1860-м годам даже жители бедных районов с высоким уровнем неграмотности, таких как Олдхэм, получали по шесть писем на человека. Аналогичным образом, растущий в конце XIX века интерес к семейным древам и генеалогическим исследованиям, которые когда-то были уделом аристократии, свидетельствовал о стремлении вновь сделать разрозненные семьи единым целым и по крайней мере вписать их в семейную Библию [Whyman 2009; Vincent 1989]. Письма, призванные сплотить семью, были особенно важны для сохранения родственных связей между людьми, которые постоянно перемещались и часто разлучались. Смена должностей и рабочих мест в колониях и на разных континентах, периодические возвращения на родину в отпуск, обучение детей в школах-интернатах и летние резиденции на горных станциях – все это разлучало мужей и жен, родителей и детей. В этих условиях, когда сыновья могли годами не видеть своих родителей, братьев и сестер, письмо было формой обмена в эмоциональной жизни семьи и ключевой обязанностью матерей. Это был опыт, ужасающе распространенный для многих семей во время Первой