Шрифт:
Закладка:
Капитулируя. Босс ловит этот момент и начинает напирать еще сильнее, дышит тяжело и возбуждённо.
- Хороший разговор, конструктивный, - шепчет он, добираясь до нижнего белья. И принимая ключи от города. – И чего было выделываться, м?
А мне от этих слов, звучащих так самодовольно, так победно, неожиданно становится плохо.
И до этого-то было плохо, а сейчас совсем ужасно.
Я понимаю, что лечу в пропасть, что невозможно уже остановить эту машину… И что я пропала. Совсем пропала.
Машинально держусь за широкие, обтянутые дорогущим пиджаком плечи, позволяю задрать на себе юбку окончательно, тискать себя, от жестких пальцев в промежности прошибает морозом по коже.
И слезы льются.
Я плачу и не могу остановить это. Я вообще ничего не могу, оказывается.
Я - глупая, безвольная кукла, которая позволяет себя вот так, беспардонно и грубо зажимать в рабочем кабинете, в машине, на лестничной клетке… Это так больно, Господи…
Петр, увлеченный своими победными действиями, даже не замечает моих слез.
Шепчет что-то, я не слышу. Только триггерное «малышка» каждый раз заставляет вздрагивать.
Сильные руки подхватывают меня под ягодицы, поднимают выше, и неожиданно мы оказываемся лицом к лицу.
Петр тянется опять к губам, а затем замирает. Хмурится, аккуратно ставит меня на место, проводит пальцами по щеке.
Растирает влагу.
- Не понял сейчас, Лада Леонидовна. Только не говорите мне, что вам не нравится.
- Нет…
Сложно говорить, когда горло перехватывает от боли.
- Что «нет»? Не нравится? Не говорить? Нравится?
- Я уже все сказала. Мне нечего добавить. Вы… Пользуетесь тем, что сильней, вот и все.
- Да что за блядь! – неожиданно орет он, не заботясь о том, что нас могут услышать, бьет раскрытой ладонью в стену у моего лица.
Он настолько взбешен, такой резкий переход от страсти к ярости, что сердце екает. Не от страха, кстати.
Не думала даже, что настолько похотлива, чтоб даже бешенство его не сбивало градус накала.
- Я не понимаю! Я нихера не понимаю! Тебе же все нравится! Какого хера ты так себя ведешь? Я не насильник, слышишь? Я вижу, что тебе нравится, я сразу это увидел! Лада!
Он неожиданно меняет тон, опять наклоняется, мурчит практически:
- Ладаааа… Ну тебе же нравится… Ну в чем дело? Мы – взрослые люди… Чего ты хочешь? Что мне сделать, Лада? М?
А я еще сильнее плачу.
Потому что он ничего не сможет сделать. Он не сможет вернуть мне моего ангела-хранителя, моего пожарного, моего Петра Алексеева. Его не было потому что. Глупая девочка, наивная дурочка придумала его себе. Просто придумала.
И он не виноват в этом. Никто не виноват. Кроме нее самой.
Я все это чувствую, но объяснить, хоть слово выдавить…
Не могу. Просто не могу.
- Пустите меня, пожалуйста. Позвольте мне уйти.
Знаю, это звучит униженно, но у меня нет сил на большее. Он настолько морально измотал меня, настолько душу вынул своими притязаниями, своим непониманием, что я готова просить.
Правда, готова.
Ведь, если он сейчас не услышит меня и продолжит…
- Я не держу вас больше, Лада Леонидовна, - неожиданно отвечает он, глухо и спокойно.
И убирает руку.
В этот же момент звонит телефон, Петр, мельком глянув на экран, берет трубку:
- Да, Эва, слушаю.
Я трачу пару секунд, чтоб опустить юбку и застегнуть расстегнутую рубашку.
Выхожу, не оглядываясь, ощущая на себе пристальный жесткий взгляд.
И, удаляясь, слышу:
- Эва, я понимаю, обещаю быть. Конечно…
Мне не важно, кто такая Эва.
Не важно.
Разговариваю с Эвой, отслеживаю движение бедер уходящей от меня женщины. Убегающей, мать ее.
Ну что, доигрался, Алексеев, теперь бабы от тебя бегают. Никогда такого не было, и вот…
Хотя, здесь, все же, дело не во мне.
Для осознания этого простого факта мне потребовалось как-то чересчур много времени.
Ну, хорошо, что хоть так.
Никогда не любил баб с ебанцой. Серьёзно.
Уж лучше вообще без женщины, чем вот такое.
У Лады Леонидовны ебанца проявилась не сразу. Вернее, сразу, но воспринял я ее по-другому. Потому что яйца мозг придавили.
Ничего, бывает. Что нашло на меня не знаю, но отпустило серьёзно.
Настолько серьезно, что даже выдохнул с облегчением.
Три дня больной на голову Ладе прохода не давал, сам извёлся и женщину замучил. Так кто из нас больной?
Оба, скорее всего.
Я – в своем поведении глупом и напоре неандертальском. Перепадах настроения подростковых.
Она – в неумении сразу дать понять, что не светит. Потому что, если женщина не хочет, то найдет способ внятно объяснить.
Не словами, так делом.
А тут слова сильно с делом расходились.
Кардинально, я бы сказал.
Говорить «нет» и тут же отвечать на поцелуй, убирать руки и течь, как мартовская кошка при этом… Это, знаете ли… И называется «ебанца».
Хорошее слово. Старое. Еще с армейских лет моих. Помню, сержант-срочник тогда в перерывах между нарядами высказывался, откровенничал. Про баб. Ну а чем еще заниматься молодым парням, запертым на закрытом полигоне, хрен знает где в горах? Только про баб и трындеть. Еще был вариант спирт жрать, но не наш. Нам жить хотелось.
Так вот тот самый сержант и говорил, что самое херовое в жизни мужика – это встретить вот такую бабу « с ебанцой». Которая нихера сама не знает, чего хочет, и у которой ты всегда во всем виноват будешь. Я тогда думал, что только лошары так влетают. Нормальный мужчина – ни за что.
И, в принципе, не влетал.
До недавнего времени.
Потому и не сразу понял, что влетел.
Ну ничего. Теперь все встало с головы на ноги. Ярость была очистительной. И слезы ее, в огромных карих глазах блестевшие, тоже.
Как-то со стороны на все посмотрел, картинка нарисовалась.
Отвратительная.
И все.
Отпустило!
Посмотрел на качающиеся роскошные бедра своей неслучившейся любовницы. С сожалением, да.
Но уже без похоти.
Хрен с ней. Заебала, честное слово. Это уже ни в какие ворота. Пусть бегает, сколько хочет. Уже не от меня.
