– Но когда ты появился, всё переменилось, – подсказала Нелла.

Ей до смерти хотелось узнать эту историю – как же получаются золотые драконы?

– Когда я вылупился на свет, эльфы пришли в большой восторг: они быстро обнаружили, что я умею слышать драгоценные камни и руды. Но никому из этих умников не пришло в голову, что золотой дракон не принадлежит ни к какому другому роду. На самом деле, наверняка этого не знали и сами драконы. Они не знали и они меня сторонились, даже остерегались – ведь меня не бывает, и они не очень-то понимали, чего ждать от того, чего не бывает. Только одна старая драконица, Хшссторга, она называла идиотами тех, кто смотрел на меня искоса и говорила: «Не стоит бояться золотого дракончика. Золото самодостаточно». Но она тоже не рвалась со мной общаться. Словом, я сам, без всяких подсказок понял, что меня не связывает Слово эфирных драконов, в кладке которых я появился на свет. Довольно быстро понял, надо сказать.

Гномка вздохнула.

– Эфирные драконы… у них ужасно косное мышление. Наверное, так нужно, чтобы уравновешивать исчезающую сущность их магии. Для эфирного дракона все вещи, кроме магии, одинаковы раз и навсегда, потому они даже не думают о побеге, а драконыши даже не начинают летать, пока эльфы не скажут им, что теперь можно. В детстве эльфы связывают им крылья – драконыш хочет взлететь, но не может. И потом, когда он становится достаточно большим, чтобы его не могли удержать веревки, когда их уже давно нет – дракон не пытается взлететь: он знает, что не может.

А я взлетел, как только с меня сняли веревки. Я был совсем маленьким, но мне хватило ума, чтобы не делать этого на глазах эльфов или других драконов. Но я понял, что отличаюсь от них и не принадлежу к эфирному роду, что моя чешуя – не просто цвет, а знак чего-то большего.

Дальше было много всякого. Я осторожно, понемногу убеждался, что свободен в своих действиях, в отличие от остальных, но не был в этом уверен абсолютно до того дня, когда покинул Донкернас. Я сделал это немного раньше, чем планировал, потому что… ну, драконица, с которой я был… был близок… и оттого немного откровеннее, чем надо, Даарнейриа – она оказалась шпионкой, а я оказался болваном, который не понял, почему это такая прекрасная драконица не сторонится меня, как все остальные. Она меня здорово надурила, конечно, из-за этого мне пришлось не просто бежать из Донкернаса, а бежать быстро.

Гномка сидела, комкая на коленях полотенце, смотрела на дракона, не моргая, ее лицо было залито слезами.

– О камень, – всхлипнула она, – до чего ж тебе досталось! Как ты сумел всё это пережить? Как ты можешь быть таким, таким, – её лицо исказилось, новый поток слез побежал по щекам, – таким светлым, так всему радоваться, так…

– Почему же не радоваться? – улыбка озарила лицо Илидора, и стало невозможно поверить, что он совсем недавно орал и колотил кулаками по столу, а под его крыльями расползалась мгла. – Я выбрался оттуда! У меня теперь есть целый мир, и он прекрасен! Я смог вернуться в родные горы, я чувствую дыхание подземий, а Такарон отзывается на моё дыхание! Где-то там, в глубинах, есть ответы на все мои вопросы, а на севере, быть может, ждут меня другие драконы! Как этому не радоваться, Нелла?

Она махнула на него кухонным полотенцем, другой рукой отерла слезы со щек.

– Всё это… неволя, предательство, одиночество. Ты хороший человек, Илидор, то есть хороший дракон, если всё это не озлобило тебя. Если всё это не продолжает болеть у тебя внутри, разъедать тебя, убивать тебя и отравлять тех, кто рядом с тобой!

Илидор отвернулся.

– Боль есть всегда, Нелла. Но Донкернас, он… не приучает драконышей к мысли, будто всё должно быть в порядке. Я видел такое представление у эльфов, когда шел к Такарону, я вижу его у вас. Вы с чего-то взяли, будто всё должно быть хорошо, а когда становится нехорошо, вы начинаете бурно возмущаться, на всех орать и пьянствовать вместо того, чтобы просто сосредоточиться и убрать плохое. Но это такая глупость. Неудачи, потери, смерть, предательство – часть любой жизни, их не нужно бояться. Нужно только научиться их выносить и не позволять им разрушать тебя.

Нелла уткнулась лицом в полотенце.

– Какой ты умник, – порадовался Конхард, который, оказывается, опирался на косяк в дверях, ведущих в комнаты. – Прям душа радуется от того, какой ты умник, но только скажи: отчего тебя так переворачивает, когда король просит найти в подземьях одну маленькую машину?

Илидор вздрогнул при первом звуке голоса Конхарда, потом поморщился, поднялся из-за стола, принялся расхаживать туда-сюда, то и дело натыкаясь на углы мебели, ящики и корзины.

– Когда я улетал из Донкернаса, мне дважды едва не оттяпали ногу, один раз чуть не сожгли и один раз зарядили булыжником в бок, еще немного – сломали бы крыло. Разумеется, всё это сделали при помощи машин. А если я примусь рассказывать, как драконышей дрессируют, используя машины, как с их помощью обездвиживают, наказывают, удерживают взрослых драконов – мы проторчим за этими историями до ночи. Словом, я просто не люблю машины, Конхард, и, заметь, это я еще и слова не сказал о том, как из-за них погибли почти все драконы, а выжившие сбежали из подземий!

Двумя кулаками Илидор ахнул по столу, и звон от подпрыгнувшей посуды прокатился по дому.

– И вот теперь, ты понимаешь, теперь ваш король хочет, чтобы я нашел ему машину! Не камни! Не металлы! Не короткий путь в пропасть! Машину! Серьезно?

Нелла швырнула в Конхарда полотенце.

– Я не умею не бояться машин! – припечатал Илидор, и его крылья снова развернулись, а клубки мглы под ними стали похожи на грозовые тучи. – Это самое злобное зло для драконов, это единственное, чего мы не могли победить, и мы с машинами ненавидим друг друга, но я не умею бороться с ними, а они умеют бороться со мной! Я ничего не могу им противопоставить! Это единственное, что продолжает меня разрушать! Ты доволен?

2.3

Как можно выносить тишину векописных архивов, эту особенную тишину, абсолютную, не нарушаемую, а только дополняемую шорохами, бесконечную и гулкую, неустанно напоминающую о том, какой долгий путь проделал народ гномов лишь для того, чтобы теперь кто-то мог прийти в архивы и послушать это молчание?

Правда, почти никто и никогда не приходил в архивы, обиталище векописцев.

Длинные ряды стеллажей, пахнущих каменной крошкой и пергаментом из кожи горбачей, пылью и чернилами. Черные в серых прожилках плиты пола, которые глушат шаги, и кажется, будто векописцы передвигаются по архивам беззвучно, лишь изредка можно уловить шорох мантий или хриплое дыхание старейших. Мерцающий желто-зеленый свет из окон на северной стене: стена выходит к пропасти, за которой вдали – бесконечно высокие стены подземий с текучей лавой.

Иган Колотушка любила смотреть на медленно текущие лавовые реки (чего еще ждать от Иган, она же чудачка!), а остальные векописцы говорили, что от их сияния становится больно глазам. Другим векописцам лучше думалось, когда они перебирали пергаменты или в тысячный раз сортировали записи и каменные таблички, когда дополняли и переписывали каталоги – словом, взаимодействовали с чем-то неподвижным, молчаливым, безопасным.