Он старался не думать о том, что скажут люди, которые сегодня всё-таки решили поверить ему, когда утром включат новости и увидят ещё один труп.

Глава 3

Собираясь в Хэллгейт, Джин наивно полагала, что готова ко всему. Она взяла с собой достаточно денег, вещи на любую погоду, пару остро заточенных ножей, старый, но работающий без осечек револьвер.

Весь её нехитрый багаж оказался почти бесполезен в таком городе, как этот.

Сначала она осталась без ножей: один вытащили из-за пояса в том же «Аллигаторе» — и так ловко, что Джин не ощутила прикосновения и не замечала потери, пока не поднялась в свою комнату. Второй долго лежал в чемодане, но потом попросту исчез, будто его забрала в качестве платы всё та же резная дрянь, отогнавшая её кошмары.

Револьвер Джин трогать пока опасалась, хоть и видела, что уж здесь-то многие не гнушаются при случае взяться за оружие. Мать всегда говорила: доставать пушку можно, если ты в самом деле готова нажать на спусковой крючок. В остальном же нет смысла хорохориться и размахивать тем, что тебе не по зубам.

Вещи почти не пригодились. В Хэллгейте стояла невыносимая духота, и Джин ограничилась брюками и несколькими футболками — остальное так и покоилось под крышкой чемодана мёртвым грузом.

Деньги же…

Что ж, деньги неумолимо заканчивались.

«Сытый аллигатор» привлёк её в первую очередь тем, что комнаты там стоили сущие центы — а потом Джин обнаружила, что временами Иджи может и вовсе ничего не брать с тех, кто ей по душе. Однако даже так вот уже второй месяц довольно скромные сбережения таяли на глазах.

Это значило лишь, что скоро придётся искать новое место — и такая перспектива Джин не очень-то нравилась.

Она прильнула к дымящейся чашке кофе под пристальным взглядом Иджи, на чьей тонкой шее, как и всегда, едва уловимо позвякивали многочисленные амулеты и яркие разноцветные бусы. В одежде Иджи предпочитала чёрное, однако любовь к странной бижутерии превращала её в витрину сувенирной лавки, не иначе.

Это удивительным образом подходило ей, как удачно подобранное обличье — перевёртышу.

Иджи вдруг потянулась к Джин, накрыла её ладонь своей, украшенной добрым десятком колец.

— Ну что это за выражение лица, моя радость? Выглядишь так, будто уже завернулась в саван.

— Ничего подобного.

— О, правда? — Иджи насмешливо прищурилась, не отнимая руки. — Тогда что стряслось?

Джин замялась. Не очень-то вежливо, наверное, начинать разговор с хозяйкой с фразы: «Знаешь, скоро у меня не будет денег, чтобы и дальше снимать комнату на втором этаже твоего бара».

— Оказывается, не так много я и накопила, — наконец созналась она. — В общем, оплаты хватит ещё на пару недель.

— Ну, конкурентов у тебя пока точно нет, — фыркнула Иджи. — Видишь у двери очередь на заселение? Вот и я не вижу. Так что живи спокойно, раз есть возможность.

— Но это же…

— Не очень удобно? Забудь!

Иджи наконец отстранилась — но лишь для того, чтобы дотянуться до кофейника и налить в обе чашки добавки. Удивительно, что сегодня она решила позавтракать вместе с Джин: обычно её утро начиналось со стакана ледяной воды и короткой пробежки.

— Да и вообще, если вдруг все комнаты захотят занять, — произнесла она, — что насчёт дома Дельфины? Очевидно, он твой.

Джин, помедлив, кивнула.

Мысль о тётушкином доме должна была прийти ей в голову в первую очередь, однако этот вариант она отклоняла до последнего. Даже пара часов, проведённых в стенах старого особняка за разбором вещей, отозвалась такой головной болью, что Джин едва успела сойти с порога — после её долго выворачивало, перед глазами мелькали разноцветные пятна, а следующие несколько дней во рту мерещился кислый привкус.

Чёртов дом будто не желал принадлежать ей.

Дельфина, без сомнений, была ведьмой. Прежде Джин ещё колебалась, вспоминая побрякушки, найденные в сундуках, но стоило провести в городе на пару недель больше — и уверенность окрепла. Наверное, потому мать и скрывала её существование до последнего: от человека, который даже о гороскопах отзывался со злостью, сложно ожидать иного.

С удивлением Джин осознала, что почти не вспоминает о матери: Хэллгейт будто медленно, но неотвратимо вытеснял память обо всём, что оставалось за его границами, заполняя сознание, помогая ему принять другую реальность — ту, где близ кладбища высился особняк вампирской общины, а на похороны твоей тётушки могли заявиться ведьмы из местного ковена.

Кроме того, ей бы тут не понравилось. Сколько Джин помнила себя, мать пыталась выковать из неё нормального человека — нормального, конечно, по одним лишь ей известным меркам.

Не делай резких движений, не говори слишком громко, не смейся на весь дом.

Не читай дурацкие страшные истории, не смотри детективные сериалы, не придумывай сказки, от которых мурашки по коже.

Не шляйся по заброшенным зданиям, не смей курить, не одевайся так, будто живёшь на кладбище.

Сейчас, когда Джин снова перебрала в памяти эти запреты — сказать по правде, нелепые настолько, насколько возможно, — она поняла, что превратилась ровно в того человека, которого мать всеми силами старалась вытравить из неё. Бледная и высокая, она привыкла кутаться в чёрное и обожала жанры кино, ненавистные матери. В родном городе не осталось ни единого заброшенного дома, в котором Джин не успела бы побывать.

А сигареты… В последнее время пачка всё чаще лежала без дела в маленькой комнате на тумбочке. Хороший знак, думала Джин.

— Я в тётином доме довольно паршиво себя чувствую, — ответила она под долгим испытующим взглядом Иджи.

— Головокружение, кровь носом, тошнота?

— Откуда ты знаешь?

Иджи звонко хохотнула и, заметив, что чашка Джин опустела, подлила ещё кофе. Любовь жителей Хэллгейта к этому напитку переходила порой все границы — целый кофейник с утра, пусть и на двоих? Хорошо, что сама Джин приходила в восторг и от крепчайшего эспрессо, и от капучино с парой капель мятного сиропа.

— Дельфина была той ещё злюкой. Наверное, где-то под полами есть пара-тройка защитных штук… Это чтобы прогнать незваных гостей, а не собственную племянницу, но действует на всех, особенно на других ведьм.

— Звучит так, будто ты тоже пыталась влезть в дом.

Иджи вскинула руки, точно сдаваясь, и растянула губы в чуть виноватой улыбке.

— Не пойми неправильно, золотце, никто не