Переполненный новыми необычными впечатлениями, кал-га-султан теперь охотно являлся на неофициальные аудиенции, например, в Царское Село. Здесь в уютном кабинете, сидя у камина, Екатерина благосклонно внимала речам Шахин-Гирея. Он говорил все то, что она хотела слышать. Он пылко обличал средневековые нравы при дворе Сахиб-Гирея, шутил над азиатскими обычаями крымско-татарского народа и строил планы грандиозных преобразований в своей родной стране. Дело было за малым. Следовало лишь возвести его на трон вместо старшего брата, и так Россия получила бы новое, по-европейски устроенное государство, настоящий форпост на Юге, важный для ее извечной борьбы с турками.

Только министр иностранных дел канцлер Панин был недоволен затянувшимся пребыванием калги-султана в Северной Пальмире. Его люди следили за татарским принцем и доносили весьма неприятные вещи. Молодой татарин, легко приобретя столичный лоск, вел жизнь великосветского франта, то есть играл в карты, кутил, приобретал предметы роскоши и входил в большие долги. Панин составил для царицы подробнейший доклад, в коем перечислил прегрешения Шахин-Гирея. Екатерина Алексеевна его прочитала. Она пригласила на беседу своего любимца и по-матерински снисходительно пожурила его. А Панину приказала заплатить за него долги из бюджета Иностранной коллегии. Первый раз — пять тысяч рублей. Второй раз — десять тысяч рублей.

Продолжая изучать Россию и развлекаться в Петербурге, Шахин-Гирей вскоре заложил купцу Лазареву подарки императрицы — бриллиантовый перстень и золотую табакерку с ее портретом. Тут уж царица сама внесла восемь с половиной рублей за оба предмета и вернула их крымскому гостю с дружеским увещеванием.

Избранный в 1777 году ханом, Шахин-Гирей перешел из-под опеки Панина под опеку Потемкина, и крымские дела тотчас превратились в головную боль для губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Ведь не благоустроенная, спокойно живущая под сенью справедливых законов страна досталась в управление знатоку итальянской и персидской поэзии, а взбудораженное государство, подошедшее к новой вехе своей истории. Патриархально-феодальные отношения вместе с полуколониальной зависимостью от Турции окончательно уходили в прошлое. Им на смену должны были явиться другие.

В сущности, это была революция.

Но железной воли революционного лидера, бешеного напора человека, решившего перевернуть весь мир, когорты верных соратников, одержимых одной с ним идеей, молчаливой поддержки народа — вот чего не хватало Шахин-Гирею. Слишком долго он жил вдали от родной страны, слишком плохо знал ее людей. Он привык всегда быть одиноким, не зная ни преданных друзей, ни яростных врагов. Потому теперь, очутившись на вершине власти, у всех на виду, сделался страшно уязвимым.

Вынужденный охранять молодого хана, Потемкин присматривался ко всему, что вокруг него происходило. Тема внутренней безопасности ханства всплыла и в этом разговоре. Али-Мехмет-мурза сообщил князю, что в последнее время наблюдается прямо-таки повальное нашествие на полуостров всевозможных коммерсантов из Стамбула и уследить за ними за всеми нет никакой возможности. Кроме того, у многих чиновников ханской администрации объявились вдруг щедрые родственники в Турции, приславшие им богатые подарки.

— Что же, по-вашему, мы должны делать? — сурово спросил его Светлейший.

— Что делать? Пока не знаю, — пожал плечами посол. — Но сейчас хотелось бы выпить еще чашечку вашего изумительного кофе…

Клубы дыма, пахнущего свежими яблоками, плавали в «турецком кабинете». В кальяне с изумрудными мундштуками табачная заправка подошла к концу. Вместе с ней крымские гости выкурили и весь гашиш. Потемкин с некоторой тревогой наблюдал за их поведением. Оно стало слишком странным. Блаженная улыбка бродила по лицу Али-Мехмет-мурзы. Он что-то бормотал себе под нос. Казы-Гирей, наоборот, стал еще мрачнее. Он сидел, как истукан, и глаза у него словно остекленели.

— Вы говорили про турецких коммерсантов… — Потемкин наклонился к Али-Мехмет-мурзе.

— Нет! — встрепенулся тот. — Я говорил о кофе. Так вот, сдается мне, что женщина научилась варить кофе в Турции. Во время моего последнего путешествия по Румелии я видел там таких красавиц. Их предки пришли с далекого севера. Потому они не похожи на тех наложниц, что турки обычно покупают на рынках Средиземноморья… Кстати, а сколько бы вы взяли за нее, князь?

— Эта женщина не рабыня.

— О, я знаю нынешние цены на Аврет-базаре! — погрозил ему пальцем татарин. — Больше тысячи пиастров никто за нее не даст. Но я предлагаю вам полторы. По дружбе.

— Говорю вам, она не рабыня. Она принадлежит к знатному роду и совершенно свободна.

Мурза рассмеялся.

— Глупости! Она слишком хороша собой. Мужчины, как ахалтекинские жеребцы, будут биться за обладание ее прекрасным телом.

— Кроме тела, у нее есть душа.

Эти слова вывели крымского посла из состояния транса. Он посмотрел на Потемкина абсолютно трезвыми глазами.

— Душа у женщины! — иронически повторил он. — После этого я скажу вам, князь, откровенно… Да вы просто… Вы просто поэт, князь!

Казы-Гирей по-прежнему держал в руках изумрудный мундштук и слушал этот спор. Он как будто понемногу приходил в себя. Взор его беспокойно обращался то к Али-Мехмет-мурзе, то к Светлейшему. Несколько раз он собирался что-то сказать, да так и не вымолвил ни слова.

Между тем спектакль с раздачей кофе по просьбе ханского посла был разыгран еще раз. Только кончился он не так, как предполагал губернатор Новороссийской и Азовской губерний. Когда Анастасия снова наклонилась к татарину, у того в руках оказался кожаный мешочек, туго набитый монетами. Не медля ни секунды, Али-Мехмет-мурза засунул его глубоко в вырез ее платья, угодив точно между двумя прелестными холмиками.

Звук пощечины в «турецком кабинете» раздался громко, как удар бича. Крымчанин отшатнулся. Но это не спасло его от дальнейших действий разъяренной Анастасии. Три чашки с горячим кофе она очень ловко опрокинула прямо на его татарский кафтан. От неожиданности Али-Мехмет-мурза взвыл.

Казы-Гирей, до сего момента сидевший неподвижно, точно изваяние, вдруг бесшумно бросился к Анастасии. В руке у него был зажат кинжал. Однако не тот кривой турецкий бебут, напоказ засунутый за складки шелкового пояса, а другой — тонкий трехгранный венецианский стилет, неведомо как очутившийся у родственника хана. Короткой прямой молнией он сверкнул в легком сумраке кабинета, но цели своей не достиг. Светлейший подставил Казы-Гирею ногу, и тот рухнул на пол. Огромной своей лапой Потемкин наступил на стилет, а молодого татарина поднял за шиворот, встряхнул и поставил рядом.

Переводчик бился в двери и звал на помощь. Дюжие телохранители князя ворвались в кабинет. Али-Мехмет-мурза уже счищал кофейную гущу со своей одежды, Анастасия собирала чашки на поднос. Светлейший князь и двоюродный брат хана стояли, застыв в объятиях. С дикой ненавистью смотрели они друг на друга, но оба не говорили ни слова. Наконец Потемкин оттолкнул от