Книга «„Солдат Берии“: воспоминания лагерного охранника» представляет жизнь охранника в рамках той же риторики, говорящей о несвободе, лишениях и принуждении, которой пользуются мемуары заключенных; в своих мемуарах солдат-охранник – это тоже жертва лагерей97.

Особое место занимают «Памятные записки рабочего», как книга значится во многих каталогах; полное название: «Памятные записки рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника». Эти «памятные записки» (той же формулой пользуется Давид Самойлов) принадлежат перу Лазаря Моисеевича Кагановича (1893–1991), который выступает в них не только от лица простого рабочего (каким он был в юности), но и как жертва советского режима (при Хрущеве). Один из главных деятелей террора, подписавший тысячи смертных приговоров, Каганович таким образом стремится присоединиться к сообществу жертв; как и другие, он испытывает непреодолимое желание рассказать свою историю. Начиная с шестидесятых годов, когда в ходе хрущевской кампании разоблачения культа личности Сталина он был исключен из Коммунистической партии и полностью отстранен от дел, Каганович работал над мемуарами. Он писал едва ли не беспрерывно и умер (в 1991 году) в буквальном смысле слова с пером в руках – за письменным столом. И рукопись, и ее печатный, сокращенный вариант прерываются на полуслове, в главе «Мысли о перестройке», написанной в дневниковой форме. Сам автор адресовался к интимному кругу читателей-соседей: «Я нашел аудиторию в лице благородных жителей нашего большого дома». (Дом, в котором жил Каганович, был заселен деятелями партии и правительства на пенсии.) Краткий вариант (составленный на основе четырнадцати тысяч страниц рукописного текста) был подготовлен к печати его дочерью, Майей Лазаревной Каганович (1923–2001), которая пишет в предисловии о трудностях жизни отца после репрессий 1957 года. Это тоже семейные мемуары, созданные коллективными усилиями98.

Другие соратники Сталина не оставили мемуаров, но жизнь Лаврентия Берии и Георгия Маленкова, а также Никиты Хрущева (который и сам написал воспоминания) описана в мемуарах их детей99. Изображая отцов в интимном семейном быту, дети представляют их именно как жертв правительственных репрессий, разделяющих эту долю со всей семьей. Сын Лаврентия Берии, Серго Лаврентьевич Берия (1924–2000), утверждает, что после ареста еврейских врачей в марте 1953 года его отец был намечен как следующая жертва Сталина. И Сергей Лаврентьевич Берия, и Андрей Георгиевич Маленков (род. 1937) приводят красочные детали о преследовании их семей со стороны Хрущева. В свою очередь, сын Хрущева, Сергей Никитич Хрущев (1935–2020), красочно описывает преследование отца со стороны КГБ, когда после смещения в 1964 году Хрущев втайне работал над мемуарами: они создавались в устной форме, затем записывались с магнитофона членами семьи и в конце концов были переданы (преодолевая препятствия и опасности) на Запад для публикации в тамиздате наряду с документами диссидентского движения.

Используя ту же ролевую структуру и ту же риторику, что и мемуары жертв режима и диссидентов, эта «детская литература» подготовила образы своих отцов для включения в мемуарное сообщество современников100.

Вокруг тела Сталина: слезы

Вспоминая о ключевых моментах своего исторического опыта, пережитых одновременно с другими, мемуаристы также вносят вклад в построение сообщества.

Одним из главных таких моментов является смерть Сталина. Едва ли найдется мемуарный текст, который не описывал бы переживания 5 марта 1953 года, и едва ли найдется текст, в котором не упоминались бы слезы, пролитые над телом вождя.

В мемуарах Хрущев изображает себя плачущим у тела скончавшегося Сталина, на его даче, горюя (как он объясняет) о Сталине, о его детях и обо всей стране101. Дочь Сталина Аллилуева в мемуарах (написанные в 1963 году, они были опубликованы за границей, а с конца 1980‐х годов неоднократно переиздавались в России) приводит список членов правительства, которых она там якобы видела плачущими, среди них и Хрущев102. В мемуарах Константин Михайлович Симонов (1915–1979), который благодаря высокому статусу в руководстве Союза советских писателей был допущен к Сталину, приводит дневниковую запись, которую он сделал в день, когда стоял в почетном карауле у тела Сталина в Колонном зале Дома Союзов. Со своего поста он наблюдал реакции других, «испытал внутренний тон душевного потрясения каждой пары проходивших мимо меня людей в ту секунду, когда они видели Сталина в гробу»103. Симонов зафиксировал свои наблюдения и над Светланой Сталиной (как она «долго смотрела на отца, на его лицо повернулась, отошла »)104. Сам он также был предметом наблюдения. Так, в мемуарах другого писателя, Вениамина Александровича Каверина (1902–1989), который, хотя и не стоял в карауле, также находился в Колонном зале, имеется свидетельство о том, что «Симонов утопал в слезах». О себе в мемуарах, написанных в 1970‐е годы и впервые опубликованных в 1989‐м, Каверин уверял, что смотрел на тело Сталина без слез105.

Писатель Григорий Яковлевич Бакланов (1923–2009) плакал без свидетелей, в своей комнатке. В мемуарах он сообщает об этом факте и, с позиции 1990‐х годов, находит это необъяснимым. Тогда, потеряв работу после ареста еврейских врачей (русская фамилия Бакланов – псевдоним), он уже не имел никаких иллюзий, но и он проливал обильные слезы106. Евгения Семеновна Гинзбург (1906–1977) плакала в бараке, хотя она и тогда уже винила лично Сталина в гибели своей семьи, преданных делу коммунистов107. В тюрьме плакал и Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997), как он сообщает в мемуарах, написанных вместе с женой, Раисой Давидовной Орловой (1918–1989); плакала и она (тогда она верила в «заговор врачей-убийц»), и в своих мемуарах они стараются объяснить тогдашние слезы с теперешней точки зрения108.