теми, кто счастливей его, как он радуется новому успеху советской жизни. Коммунар-артиллерист рассказывает ему о своей коммуне:

«Первые годы трудно было. Хлева холодные. Корова, как медведь, шерстью заросла. Откуда же у нас молоко? Пока не обстроились, порядочно натерпелись. Многие уходили из коммуны, а сейчас обратно идут. Возвращаются».

«— Возвращаются, говоришь? — переспросил Карпович и радовался. Он радовался тому, что где-то коммуна «Первое мая», где большой сад, тракторы. Где коровы больше не зарастают шерстью, как медведи, и дают много молока».

Получив письмо от старого фронтового товарища, Карпович от всей души приветствует чужое счастье. «Как хорошо жить на свете!» Карпович умер, и читателю жаль, что одним хорошим человеком стало на свете меньше.

О первой повести Бориса Левина хочется говорить подробно, потому что в ней, как в зерне, рождающем урожай, ясно и полно выражены главные черты его творческого облика: любовь к советскому человеку, к советской действительности, тонкое чувство детали, юмор, мягкая насмешка и грусть, а наряду с этим умение остро и точно провести линию, определяющую водораздел, лаконизм, а вместе с тем хорошая, подлинно лирическая наполненность фразы, живой и выразительный диалог. Этот лаконизм, юмор, точность глаза, умение нащупать наиболее динамические линии сюжета Борис Левин приобрел в своей журналистской работе, сотрудничая в юмористических журналах («Красный перец», «Крокодил»), Что касается лирико-интимных нот в голосе этого писателя, то, немного забегая вперед, скажем, что некоторые критики не сумели распознать природу этого лиризма. Но об этом речь впереди.

На каком-то собрании меня познакомили с Борисом Левиным. У него была смущенная улыбка, сухощавое лицо, небольшие живые глаза. Они жмурились и помаргивали, словно он, зорко и памятливо все замечая, в то же время стеснялся показать это. У него была легкая походка человека, привыкшего ходить много и быстро. Идя, он слегка выносил вперед то одно, то другое плечо, и в этом движении чувствовалась еще совсем юношеская застенчивость. Он говорил негромко, держался скромно и просто. Смеялся он, слегка захлебываясь, с приятной хрипотцой, и зыбкие морщинки весело лучились вокруг глаз, а лицо делалось лукавым и добрым.

Уже не помню, по поводу чего выступил на том собрании Борис Левин, да и речь его была краткой, но содержательной. Один из записавшихся ранее ораторов после выступления Б. Левина отказался от своего слова, заявив при этом, что не только присоединяется к сказанному, но и считает: точно и хорошо выраженную другим мысль лучше не повторять, а просто с ней согласиться. Многим это заявление понравилось, а кое-кого и насмешило немного, раздались сочувственные аплодисменты как в сторону отказавшегося от своего слова оратора, так и Бориса Левина. Он смущенно отмахнулся и пробормотал: «Ну что вы в самом деле!»

Мне вдруг подумалось: «Как он похож на своего героя — Карповича!»

Во время перерыва я, смеясь, заметила Левину: видно по всему, что он не только сам не любит длинных речей, а и других умеет заражать этим настроением.

Борис Левин мягко улыбнулся и виновато развел руками.

— Действительно, я не люблю выступать… разве только по необходимости, как в данном случае.

Потом, помолчав и застенчиво двинув плечом, с мягкой улыбкой добавил:

— Вообще мы слишком много все говорим… а по-моему, писатель все главное и заветное высказывает в своих книгах.

Мне захотелось рассказать этому симпатичному и застенчивому человеку, как мне понравился его Карпович, герой повести «Ревматизм».

Выслушав мои добрые слова, Левин смущенно поклонился, помаргивая лучистыми глазами, вздохнул:

— Да, бедняге не повезло.

Он так сказал о Карповиче, будто знал его давным-давно и даже бок о бок жил с ним, как с братом в одной семье. Я ожидала, что Левин скажет сейчас, как это и бывает в разговорах между литераторами, что-нибудь вроде: «А знаете, встречался я с… (таким-то)» — и т. д. Но он ничего больше не сказал и только с улыбкой пожал плечами, словно досадуя на свое неумение рассказывать о себе.

Однажды я столкнулась с ним на площадке Дома литераторов, когда он только что распрощался с молодой и, похоже, очень напористой сотрудницей какой-то газеты.

— Уф-ф! — тихонько произнес Левин, заговорщицки скосив глаза на бойкую девицу, и вытер лоб.

— Что? Интервью?.. Вижу, вижу, не любите рассказывать о себе!

— Но зачем это нужно? — искренне удивился он. — Да и разве можно все рассказать, что тебе думалось во время работы или подготовки к ней?.. Многие мысли и настроения даже пропадают, как черновые, несовершенные… ты и сам потом забываешь о них!.. И вообще… вся эта внутренняя картина работы над произведением, как называет ее виденная вами журналистка, право же, куда более глубокая вещь, чем ей кажется. А потом — нужно же время, чтобы все осознать и как можно более подытожить для себя самого… «Поймите, — говорю я ей, — о таком акте человеческого сознания, как творчество, лучше и полезнее для дела говорить не сгоряча, а по окончательным результатам!»

Это было не только убеждение, но и совестливая скрытность художника, для которого дороже всего именно то окончательное, завершенное им создание, которое стало общим достоянием.

Некоторые нетерпеливые люди, ясно представляющие себе только свой характер и темперамент или сходные с ним, принимали эту совестливую скрытность и сдержанность за робость и неуверенность в себе.

«Типичный интеллигент», — сказал кто-то о нем, вкладывая в эти слова шаблонную мысль о пресловутой интеллигентской «слабости». Подобные «оценки» были просто поверхностны и жалки. Борис Левин, этот скромный, застенчивый человек, на деле был, конечно, сильнее тех, кто считал его слабым.

Правда, о боевой биографии Бориса Левина я узнала из разных уст, — и, значит, была она подлинной биографией храброго человека, если все рассказанное удивительно сходилось вместе и одно дополняло другое.

В 1918 году он вступил в ряды Красной Армии и пошел бороться за молодую Советскую республику как раз в то время, когда стало нужным защищать ее. Он был красноармейцем, политработником, комиссаром полка, членом трибунала Петроградского военного округа. Он бился за Советскую республику на Дону, в степях Средней Азии, на Астраханском фронте под руководством Сергея Мироновича Кирова. Много мог порассказать бывший дивизионный комиссар Борис Левин, но как раз меньше всего любил он рассказывать о себе. Все-таки те отрывочные факты его военной жизни, которыми мы располагаем, довольно ярко рисуют его коммунистический и вообще человеческий облик. Несколько раз он глядел в глаза смерти и спасался благодаря собственной выдержке и заботе о нем смелых, хороших людей.

В одном селе Борис Левин был схвачен восставшими кулаками. Его предал изменник, который прополз в ряды партии, вкрался в доверие к комиссару Левину, а