Шрифт:
Закладка:
«Ты сын своего отца, — раздался голос Юстиции. — И Сала тоже была зачата им. Те, кто охранял вас от боли, следили и за тем, чтобы незаконнорожденные дети не появлялись на свет».
Утешение было слабым. Мать всегда относилась к нему холодно, он боялся ее, но никогда даже не думал, что она умеет лгать и изворачиваться.
— Ну, Тано, что скажешь о моих успехах? Научился я языку? — бодро поинтересовался Язон.
— Иди, делай свои чернила, — хмуро буркнула мать. — Чем меньше времени ты будешь проводить в доме, тем лучше.
«Знаешь, мама, в последнее время мне тоже здесь что-то разонравилось».
На прощание Язон легонько чмокнул Юстицию в щечку. Юстиция молча проводила его горящим взглядом. Выйдя на улицу, Язон объяснил Лэрду:
— Юстиция терпеть не может, когда я начинаю играть на страхах и тем самым подчиняю себе людей. Она считает, что это дурно и отвратительно. Она-то привыкла управлять людьми, незаметно изменяя их желания, чтобы им даже в голову не пришло ослушаться ее. А я вот думаю, что это плохо отражается на умственных способностях и превращает людей в животных.
Лэрд молча пожал плечами. Мать разрешила ему заняться чернилами, это главное — не важно, как этого добились Язон и Юстиция.
Язон собирал со стволов древесные грибы и клал к себе в сумку, поручив Лэрду наломать ветвей шиповника и набить ими другую котомку. Коварные кусты так и норовили вцепиться шипами ему в руки, но он не жаловался, даже испытывал удовольствие, снося боль без малейшего стона. Ближе к сумеркам, уже по пути домой, Язон остановился у одной сосенки и соскреб с нее смолы, наполнив предусмотрительно захваченную плошку.
Грибы они сварили, порезали на кусочки, отварили снова и отлили полученную черную жидкость в отдельную миску. Раздавив в ней мелко накрошенные ветви терновника, они снова ее процедили, затем добавили сосновую смолу и поставили на огонь, где она и бурлила около часа. В конце концов, в последний раз пропустив ее сквозь холст, они получили две пинты блестяще-черных чернил.
— Они сохраняют яркость на протяжении целого тысячелетия, а надпись, сделанную ими, можно прочитать и через пять тысяч лет. Скорее пергамент обратится в пыль, чем исчезнут чернила, — сказал Язон.
— Где ты научился делать такие хорошие чернила?
— А где ты научился делать такой тонкий пергамент? — в ответ спросил Язон, беря из рук Лэрда лист. — Сквозь него мою руку видать.
— Ну, как сделать пергамент, знает каждый, — хмыкнул Лэрд. — Овцы носят его секрет на теле, до самой смерти, и делятся им с нами, когда мы свежуем их.
Той ночью Лэрду снилось, как Язон впервые встретился с Абнером Дуном. Как Бог повстречался с Сатаной. Как жизнь сошлась со смертью. Как Создатель столкнулся с разрушителем. Сон принесла ему Юстиция; извлекла она этот сон из дальних уголков памяти Язона. Воспоминания о воспоминаниях о воспоминаниях — вот что вертелось в уме у Лэрда, когда на следующее утро дрожащим пером он вывел первую строку.
Глава 3
КНИГА ДРЕВНИХ ВОСПОМИНАНИЙ
Вот как начал Лэрд свою книгу:
"Я — Лэрд из Гостиницы Плоского Залива. Я не писарь, но читал книги и знаком с буквами, связками и окончаниями. Поэтому хорошими свежими чернилами на изготовленном собственноручно пергаменте я пишу эту повесть, историю, которая на самом деле принадлежит не мне. Это воспоминания о снах, в которых мне приснилось детство другого человека, и сновидения эти были посланы мне, дабы я мог изложить историю его жизни. Прошу прощения, если я плохо пишу, ибо не часто мне приходилось заниматься этим делом. Я не обладаю стилем Симола из Грэйса, хотя и мечтаю, чтобы мое перо могло выводить такие изящные фразы, какие придумывает он. Но я умею лишь излагать все просто, как есть, — что я и делаю.
Имя того мальчика, о котором я вам расскажу, — Язон Вортинг, в ту пору его звали просто Джэйс, никому ведь и невдомек было, кто он такой и кем ему суждено стать. Он жил на мертвой ныне планете Капитолий, сотворенной из стали и пластика. Этот мир был настолько богат, что дети там ничего не делали — только ходили в школу да играли во всякие игры. Этот мир был настолько беден, что ни одного колоса не росло на земле, поэтому жителям его приходилось есть то, что присылали с других планет на огромных космических кораблях".
Лэрд перечитал написанное и остался доволен и испуган одновременно. Он был доволен тем, что ему удалось собрать вместе столько слов за раз. Тем, что повесть начиналась, как самая настоящая книга. А испуган, потому что знал, насколько он необразован: истинные писари непременно сочтут это детским лепетом. "Я и есть дитя amp;.
— Ты мужчина, — возразил Язон. Он сидел на полу, привалившись к стене, и шил кожаные башмаки, которые сам вызвался сделать отцу. — И книга твоя получится — главное, чтобы в ней ты говорил только правду.
— Но вдруг я чего забуду?
— А ты и не обязан запоминать все до мельчайших подробностей.
— Мне иногда снится такое, чего я даже не понимаю.
— От тебя никто не требует, чтобы ты все понимал.
— Но откуда мне тогда знать, что правда, а что нет? Язон расхохотался, пропустил длинную, толстую иглу сквозь кожу и затянул стежок.
— Это твои воспоминания о твоих же снах, о воспоминаниях Юстиции о хранящихся в моей памяти событиях, которые произошли со мной в далеком детстве, проведенном на планете, которая погибла более десяти тысяч лет назад. Чем еще это может быть, если не правдой?
— И с чего мне начать? Язон пожал плечами:
— Мы выбирали не слепое орудие, мы выбирали человека, который изложит нашу историю на бумаге. Начнем сначала, с самого важного.
Сначала? С самого важного? Лэрд быстро перебрал в уме то, что помнил о жизни Язона. Что же здесь важно? С чего начать? Страх и боль — вот что казалось сейчас самым важным Лэрду, ведь в детстве своем он никогда и ничего не боялся и не испытывал боли, не то что сейчас. И важнее всего — первый страх, первая боль, которые Язон пережил, чуть не распрощавшись с жизнью из-за какой-то сданной на «отлично» контрольной работы.
Случилось все на уроке, на котором изучалось движение
