окружения. Однако преосвященный и впоследствии не смирился с фактом своего «незаконного» увольнения (хотя незаконным было, наоборот, назначение его в Москву) и по-прежнему считал себя Московским митрополитом.

Макарий засыпал своими прошениями вначале Поместный собор, затем патриарха Тихона и успокоился лишь тогда, когда в 1920 г. ему дали пожизненный титул митрополита Алтайского. Нет оснований обвинять за увольнение владыки лишь В.Н. Львова: Макария не любило все московское духовенство, и шансов в 1917 г. остаться на кафедре у него не было. Так, например, известный правый деятель и одновременно крупный ученый академик А.И. Соболевский делился впечатлениями о своем посещении митрополита в 1915 г.: «Митрополит Макарий ничего не знает, ничего не помнит, неохотно принимает (утомляется), а его канцелярия ждет бакшиша. Там целое бюро по продаже мест».

Сложная ситуация сложилась и в третьей по значению епархии — Киевской. Здесь основную проблему представляло не противостояние высшего и низшего духовенства, а набиравший силу украинский церковный сепаратизм. Киевской епархией управлял первоприсутствующий член Синода митрополит Владимир (Богоявленский). Человек консервативных взглядов, владыка благодаря честности и бескомпромиссности, а также личной скромности и благочестию пользовался большой популярностью в церковной среде. Его перевод с Петроградской кафедры в 1915 г. на Киевскую рассматривался как своеобразная опала, а сам митрополит получил ореол жертвы «темных сил».

После революции Владимир всеми силами, и первое время не безуспешно, пытался сдержать радикальное церковное движение. Главным соратником митрополита в этом был энергичный викарий, епископ Чигиринский Никодим (Кротков), человек определенно выраженных консервативных взглядов. Очевидно, Никодим сильно раздражал обер-прокурора Львова — только этим можно объяснить навязчивое желание последнего убрать епископа из Киева.

Вскоре для этого появился удобный предлог. Никодим в феврале 1917 г. поставил свою подпись под запиской киевских монархистов, представленной императору. Именно это обстоятельство и послужило официальной причиной для перевода владыки из Киева в Саратов на должность второго викария епархии. За компанию с епископом решено было перевести и секретаря Киевской духовной консистории Лузина. Такое решение вызвало «недоумение» у митрополита Владимира, которого поставили перед свершившимся фактом. Владыка писал в Синод, что «за названными лицами не имеется решительно никаких проступков». По мнению митрополита, такое решение «неудобно именно в настоящее время, требующее идейных работников, богатых творческими силами». Архиепископ Платон разъяснял, что такое перемещение «вызвано необходимой предусмотрительностью об обеспечении мира в Киевской Церкви», отсылая также митрополита к содержанию вышеупомянутой монархической записки, которая «в скором времени имеет быть напечатана».

Никодим, конечно, не желал перевода в саратовское захолустье, представив в Синод объемистое прошение с подробными разъяснениями своих действий. Свой перевод он называл «наказанием», говоря, что в составлении записки не участвовал. По его словам, в середине января 1917 г. протоиереем Стельмашенко и членом Киевской судебной палаты Туткевичем ему был показан текст записки, в которой говорилось о разрухе в государстве, деятельности Думы, земского и городского союзов, о польском и еврейском вопросах. Прочтя записку, он отказался поставить подпись, отказался подписать и вторую ее редакцию. В третий раз, по словам Никодима, он все же поставил подпись: «Правые деятели были настойчивы в своих действиях, они могли и угрожать». Правда, владыка писал, что окончательно вынудило его поставить свою подпись заявление Стельмашенко, что «государь ждет этой записки... поддержите государя». Никодим сообщал, что сейчас он «глубоко сожалеет об этом».

В Синод епископ писал, что в подписанном им тексте отсутствовала, просьба о роспуске Государственной Думы. По его словам, в Киеве на двух пастырских собраниях был «подробно обследован вопрос об упомянутой записке, и было установлено, что в ней ничего не говорилось о роспуске Государственной Думы». В заключение Никодим информировал Синод о своей деятельности, в том числе о поездках с подарками на фронт, о выпуске им шести листовок.

Трудно сказать, насколько повлияло данное оправдание Никодима (в Киев для расследования дела приезжал член Синода архиепископ Платон). Синод 17 июня снова вернулся к его делу. Было решено и епископа, и секретаря консистории Лузина оставить в Киеве.

Между тем часть духовенства в епархии была недовольна «старорежимной» политикой Владимира и Никодима. Так, например, сельский священник Филиппович писал обер-прокурору, что в Киеве «ни одно распоряжение Синода не приведено в жизнь... по прежнему владычествует консистория по указам епископа». Про епископа Никодима священник сообщал, что он «всю свою гениальную тактику от старого режима использует, чтобы отстоять ускользающую из рук городского духовенства власть».

А некие «монахи» Киево-Печерской лавры доносили главе правительства князю Г.Е. Львову о черносотенных настроениях в монастыре, всячески поддерживаемых митрополитом Владимиром, который, по их мнению, «водит за нос всех в Петрограде, давая лобзание Иуды и новому правительству и В.Н. Львову».

Доведено было до сведения обер-прокурора и письмо членов Киевского церковно-епархиального совета: «Что и предвиделось, то и случилось». «Работа наша с митрополитом Владимиром оказалась невозможной». Далее авторы послания манерно просили войти в их «плачевное положение и обсудить с точки зрения петроградских горизонтов и перспектив, какой елей или вино возложите на наши язвы или же с благоразумием еврейского священника или левита пройдете мимо». В послании обер-прокурору сообщалось, что журналы совета митрополит Владимир не подписывает, в результате все «постановления продолжают висеть в воздухе». По мнению авторов письма, владыкой высказывается «явное сочувствие старому строю». Митрополит ищет себе поддержки в «реакционных кругах Киева, что особенно сказалось в виде протеста против перевода. епископа Никодима. в епархии полная разруха». Удивительно, но авторы письма совсем ничего не говорят о национальном движении на Украине, списывая все на реакционность Владимира.

По сути, в епархии сложилась ситуация двоевластия или даже многовластия; образовавшийся после революции комитет духовенства, выбранный съездом епархиальный совет действовали параллельно с консисторией и епископами. Более того, комитетом духовенства была создана должность комиссара по духовным делам, которую занял священник Поспеловский. Очевидно, что священник быстро проникся идеей значимости своей должности, и когда 28 апреля митрополит провел совещание с членами консистории, Поспеловский запротестовал, что не был извещен об этом заседании. «Как комиссар по духовным делам, — писал Поспеловский, — я должен быть осведомлен о делах духовного управления».

Митрополит не признавал деятельности комитета духовенства, по его словам, учреждения «самочинного... стремящегося к захвату ему не принадлежащих прерогатив». В свою очередь, члены последнего обвиняли владыку в непризнании «выборного начала» и «полном непонимании событий». Главный противник Владимира комиссар Поспеловский сам поехал в Синод с жалобой на митрополита. Однако в результате уже в середине лета вышло определение Синода о «незакономерном» вмешательстве комиссара по духовным делам в дела епархиального управления.

Настроения церковного сепаратизма были особенно сильны в сельской местности.

Следует отметить, что церковная элита