Шрифт:
Закладка:
Технология приготовления свечей была следующая. Свечной заводчик снимал с купленного сала кожу и мясо, резал сало на мелкие куски для растапливания на малом огне в котле из желтой меди. Стоявший у каждого котла рабочий должен был почти беспрестанно в течение нескольких часов мешать сало палкой и снимать пену. Для этого требовалась немалая физическая сила, а потому там работали только мужчины. Растопленное сало выливали в деревянную кадку сквозь частое волосяное сито. В течение суток в сале оседали на дно примеси и посторонние частицы. Потом сало выпускали в формы через воронку, находившуюся в кадке на 15–20 сантиметров выше дна.
Формы представляли собой деревянные или металлические корытца, на которые вначале особым образом наматывались фитили (их называли «светильни») из хорошо вычесанного, очищенного от семечек, узлов и сора хлопчатобумажного волокна, а потом туда заливалось жидкое сало. Когда сало застывало, его разрезали по числу фитилей и направляли на продажу. Производитель продавал сальные свечи не штуками, а пудами. Но в мелочных лавках, которые в больших городах были почти в каждом квартале, такие свечи продавались, конечно, поштучно.
Владелицам кожевенных, салотопенных, чугунолитейных и прочих заводов, которые использовали огонь и вредные химические продукты, следовало получать специальное разрешение у московского генерал-губернатора: уже начиная со второй половины XVIII века существовала строгая регламентация устройства предприятий, «вредных чистоте воздуха и воды» и причиняющих «вред и беспокойство окрестному населению», как это было сформулировано в законодательстве. По указам 1803, 1833 и 1849 годов надзор все более ужесточался. Так, близ жилых строений или в других «небезопасных для пожара местах» запрещалось строительство «действующих огнем или парами фабрик».
После того как Брехова подала генерал-губернатору А. А. Закревскому прошение на перерегистрацию на свое имя предприятия, полученного по наследству от матери, к ней прислали для проверки архитектора Михаила Доримедонтовича Быковского. Быковский был учеником архитектора Д. Жилярди, но, кроме архитектурных проектов, разрабатываемых по заказу города и частных владельцев, например Московской биржи и усадьбы Марфино, состоял архитектором при канцелярии генерал-губернатора. В феврале 1850 года Быковский осмотрел заведение и доложил, что препятствий для продолжения производства не обнаружил. Другую проверку осуществила полиция, отчитавшись об этом в рапорте:
Дурного запаха от сего заведения не происходит и опасностию пожара соседним владениям оно не угрожает, а потому к дозволению препятствий со стороны полиции не имеется.
В отличие от Бреховой, другой мещанке, Матрене Косцовой, в 1830 году было запрещено устраивать красильню у Новоспасского монастыря за Таганкой, на берегу Москвы-реки. Матрена была мещанкой, переехавшей из Рязани в Москву. Она взяла в аренду землю, на которой собиралась построить дом с мезонином, а в нежилой пристройке организовать красильное заведение. Косцова подала прошение в Комиссию для строений в Москве, действовавшую при генерал-губернаторе. К прошению прилагался план участка и эскиз фасада будущего дома.
Комиссия разрешила Косцовой построить жилой дом, но строжайше запретила устраивать красильню, ссылаясь на положение Комитета министров 1826 года, по которому «постройку красилен внутри столицы допускать не велено». Более того, полицмейстеру Верещагину было дано указание «иметь неослабное наблюдение, чтобы… Матрена Косцова в доме своем никаких заведений, смрад и нечистоту производящих, не производила».
Из материалов по фабрикам и ремесленным мастерским в Москве за 1825 год следует, что устройство мещанками мелких ремесленных предприятий в 1820–1830‐е годы стало массовым явлением. Наиболее интересны, конечно, сведения о размере предприятий, который логично и легко определить по количеству наемных рабочих.
Например, в Якиманской части мещанки Степанида Иванова и Александра Антонова имели красильное заведение, в котором работали сами с еще одним наемным рабочим. То же у Натальи Брычевой, о которой в ведомости сказано: «занимается деланием румян».
В отличие от этих полукустарных заведений, на ткацких предприятиях рабочих было больше. Мещанка Федосья Антонова, имевшая «платочное заведение на трех станках», на одном станке сама ткала платочное полотно (в виде стандартного куска, потом разрезавшегося на квадратные платки, которые оставалось только подметать), а на двух других у нее работали две нанятых ткачихи. Вышеупомянутые мещанки устраивали свои заведения в наемных, то есть арендованных помещениях.
В отличие от них мещанка Феоктиста Матвеева владела столярным заведением, которое находилось в ее собственном доме на Большой Ордынке. У нее работали четверо наемных рабочих: трое взрослых мужчин и один подросток-ученик.
В наиболее развитой в промышленном отношении Серпуховской части на южной окраине Москвы мещанкам принадлежало десять ленточных мастерских с количеством рабочих от двух до четырех человек. В этих заведениях за ручными станками работали женщины, включая хозяйку, и девочки-подростки в возрасте 12–16 лет вначале были ученицами, а потом полноценными работницами. Причем если в восьми случаях существовало единоличное руководство предприятием, то в двух у предприятий были по две владелицы. К примеру, одна из мастерских была устроена родными сестрами, мещанками Марьей и Александрой Ивановыми, у которых в работниках были один взрослый мужчина и одна несовершеннолетняя девочка. Другая довольно крупная ленточная мастерская (в ней было двенадцать работников — восемь взрослых и четыре девочки-подростка) принадлежала мещанкам Дарье Степановой и Арине Максимовой.
Размеры заведений коррелировали с уровнем жизни жителей в разных частях Москвы. Например, в Серпуховской части (сейчас это район между станциями метро «Добрынинская» и «Тульская») проживал по большей части довольно бедный трудовой люд, у которого не было больших начальных капиталов, поэтому там было много небольших предприятий (с числом рабочих три — шесть человек). Лефортовская часть, напротив, демонстрировала расцвет фабрично-заводской деятельности и очевидно большую зажиточность жителей. Здесь доля женщин в промышленности доходила в 1830‐е годы до 30 %, они были активнее, количество наемных рабочих на предприятиях было в среднем в три раза выше, чем в Серпуховской части.
Особенно много небольших текстильных предприятий было в Преображенском, в селах Черкизово и Богородское на северо-восточной окраине Москвы (территория входила в Лефортовскую часть). В Черкизове и Богородском из общего количества всех фабрично-заводских заведений (их было 92) в 1835 году треть принадлежала женщинам, в том числе 20 — мещанкам. Столь высокая плотность промышленных точек объяснялась, во-первых, давними традициями ремесла в этом районе Москвы (по данным 1797 года, черкизовские и богородские крестьянки «упражнялись в пряже льна и тканье холстов»). Во-вторых, это было связано с тем, что сюда переселялись, поступая в мещанство и купечество, старообрядцы из Московской, Владимирской и Калужской губерний — местностей, где было развито крестьянское ткачество.
Мещанки — хозяйки преображенских, черкизовских и богородских предприятий — как правило, нанимали в два-три раза больше работников, чем мещанки Серпуховской части. Видимо, помимо наличия бóльших, чем у жителей Серпуховской части, капиталов, это объяснялось и хорошо налаженной системой сбыта и оптовых продаж. В Преображенском, Черкизове и Богородском основной продукцией были хлопчатобумажные платки и кушаки, бахрома, шелковые ленты, разные виды «шелковой материи» (включая кисею). Имелось несколько «чулошных» заведений.
