Один из этих крестьян, человек лет пятидесяти или побольше, наш дальний родственник. Раньше он жил в Чегеме, а потом переехал в другую деревню.

– Здравствуйте, – отвечаю я на чуть насмешливое приветствие, исходящее от лейтенанта. Так здороваются у нас с людьми, застигнутыми за работой. То, что я делаю, трудно назвать работой, тем более у меня полный рот орехов, и приветствие его отчасти звучит, как намек на работу моих челюстей.

– Как жизнь, как мама? – спрашивает у меня бывший чегемец.

– Ничего, – отвечаю я и, распахнув корзину, предлагаю, – пробуйте…

Бойцы истребительного батальона никак не отзываются на мое предложение, они даже садятся на траву, а лейтенант подходит и, взяв несколько горстей орехов, кладет их к себе в карман. Потом он вынимает из кармана два ореха и, зажав их между ладонями, без труда раздавливает один из них, выбирает оттуда нежную мякоть ядрышка, отправляет ее в рот и смотрит вверх, стараясь разглядеть сквозь ветки того, кто там наверху.

– Не Сандро ли там?! – кричит он наверх.

– Так Сандро и загонишь на дерево, – отвечает дядя с усмешкой, – а это ты, Расим?!

– Пока я, – отвечает лейтенант, и новый орех ломает между ладонями, – так это я тебя не узнал, Кязым?! Не боишься, что божество тебя стряхнет с ветки?

– Нет, – смеется дядя, – наше божество своих не трогает… Вот если б ты залез…

– Да я с такого дерева и без божества грохнусь, – отвечает лейтенант, посмеиваясь и продолжая есть орехи.

Я чувствую, что, как только мы покончим со сбором орехов, дядя возьмет их к себе и угостит чем бог послал. Во всяком случае, обед будет гораздо обильней, чем обычно… Это ясно, они будут у нас обедать, и нам, детям, тоже перепадет кое-что от праздничного обеда.

Эта мысль необычайно веселит меня, и у меня уже заранее текут слюнки в предчувствии курятины с ореховой подливой или вяленого мяса, поджаренного на вертеле и капающего жиром в жар огня…

– А что вас привело в наш край? – слышится сверху голос невидимого дяди. Он сейчас перебирается веткой выше.

– Мало ли что, – отвечает лейтенант, – время плохое… Бродят в горах всякие.

– Прячьтесь, – говорит дядя и начинает бить палкой по ветке. Через несколько секунд на землю стали падать орехи как раз на том месте, где стояли я и лейтенант. С шутливой испуганностью он втянул голову в плечи и пробубнил:

– Господи, пронеси! Господи, пронеси!

С первой же минуты своего появления этот лейтенант сразу мне понравился. Он понравился мне своим бравым видом, медалями, позвякивавшими на груди, и своей шутливой настроенностью.

Когда он стал причитать, якобы испугавшись падавших сверху орехов, я улыбнулся и поднял голову, показывая, что понимаю и ценю его шутку.

Подняв голову, я заодно посмотрел на бойцов истребительного батальона, сидевших на косогоре выше того места, куда бы могли долететь сбитые орехи. Оба они, улыбаясь, смотрели на своего командира. Возможность близкого застолья была отмечена и на их лицах блуждающей улыбкой доброжелательности.

И вдруг я увидел, что выше них по гребню горки, справа и слева от которой две котловины, одна Сабида, а другая безымянная, по крайней мере для нас, так вот по гребню этой горки в двадцати–тридцати шагах от нас шли двое в солдатской форме с автоматами за плечами.

Они шли очень быстро, и было странно, что они не заметили или не захотели взглянуть в нашу сторону. Но самое странное, хотя я это не сразу осознал, но сразу почувствовал (осознал я это гораздо позже, но почувствовал сразу), было то, что они идут не туда, куда можно было бы идти солдатам. Они шли по тропинке, ведущей в лес, в глухомань. Туда никто, кроме пастухов, не ходил, и делать там военному человеку решительно нечего, если он не собирается от кого-то прятаться. Вот что я почувствовал, хотя и не осознал, когда увидел двух на тропинке, идущих мимо нас по гребню горки.

Видно, что-то в моих глазах отразилось из того, что я почувствовал, потому что лейтенант вдруг обернулся и замер. Он несколько секунд следил за идущими по тропе бойцами, и рука его, державшая недоеденный орех, разжалась и выпустила то, что было в ней, и карабин медленно, точно сам, без его усилий, сполз с плеча и оказался у него в руках.

А наверху дядя бил палкой по веткам, и орехи падали вниз, но я их уже не собирал. Глядя на своего командира, все еще сидя, обернулись и оба бойца истребительного батальона. Сначала они ничего не увидели, потому что сидели, а потом, встав, увидели и тоже сняли свои карабины.

Лейтенант быстро прошел вперед и, показывая своим следовать за ним, вышел на косогор. Когда все они вышли на гребень горки, тех уже не было видно с того места, где я стоял. Они явно пошли по тропе, которая вела в лес. Больше им некуда было деться.

– Эй, стойте! – раздался зычный голос лейтенанта. Тут орехи перестали падать, видно, дядя заметил наконец, что внизу что-то случилось.

Уже невидимые солдаты, наверное, ничего не ответили. Лейтенант и несколько отстающие от него бойцы истребительного батальона пошли быстрыми шагами по гребню горки, и даже на этом сравнительно небольшом отрезке пути было видно, что бойцы истребительного батальона все больше и больше отстают от своего командира.

– Эй, стойте! – снова раздался голос лейтенанта. Теперь уже никого не было видно.

И вдруг – тра-та-та-та! – отчетливо и дико раздалась автоматная очередь. В ответ ей послышалось несколько одиночных выстрелов из карабина. И снова тра-та-та-та-та! И снова несколько одиночных выстрелов из карабина. И опять сразу две долгие автоматные очереди.

Потом все стало тихо, тихо. И страшная тишина длилась несколько минут, но мне показалось, что прошло полчаса, а, может, и больше. С шумом пронзая листву, сверху, как копье, слетела палка дяди и, ударившись концом о землю, упала. Дядя быстро спускался с дерева. Через минуту он уже был на земле.

– Стой здесь! – сказал он мне, а сам стал быстро подыматься по косогору, прихватив с собой свой