— Помилосердствуй, матушка-а! — хором заголосил народ.

— Ага, как же… Щас вы все у меня харакири делать научитесь!

Нога в огромной тапке поднялась вверх, явственно собираясь наступить на ближайшую пушку, и мелкий бес из оружейной прислуги, падая в обморок, ткнул фитилём в запальное отверстие. Грохнул неслабый выстрел! Когда пороховой дым рассеялся, все увидели, что на левой тапке ужасной Хозяйки у «зайчика» не хватает пол-уха. В наступившей тишине были чётко слышны костные удары затылков и лбов о мостовую, особо впечатлительная нечисть лихорадочно теряла сознание…

— Мой зайчик… у него ушко… оторвано-о-о!!!

Рёв обиженной до глубины души Катеньки был столь громок, что меня спасла лишь папаха, вовремя сползшая на уши. Моня и Шлёма так и упали ничком, отец Григорий рухнул вбок, сжимая виски руками, а площадь перед нечистым храмом опустела с немыслимой быстротой.

Когда от мощного воя задрожали стены, я понял, что землетрясение уже началось. Если не выберусь сейчас, потом будет слишком поздно. Не спрашивайте, как я сумел выволочь из качающегося здания три бессознательных тела, уложить их рядком на безопасном расстоянии от эпицентра и без оглядки бежать из Оборотного города…

Не спрашивайте, не отвечу, потому что и сам уже толком не помню. Знаю лишь, что выбрался наверх через тот же привычный проход в могиле на старом кладбище. В голове билась только одна мысль — срочно рассказать всё дяде, взять под начало десяток казачков с лопатами, выкопать изрубленное тело старого аптекаря и, как научил грузинский батюшка, сжечь останки к ёлкиной матери!

До села бежал прихрамывая, но быстро. Слава те господи, не нарвался на мстительных чумчар. Хотя кто его разберёт, быть может, появись тут ещё хоть парочка, я бы выпустил пар и отвёл душу, порубав злодеев, но, видать, не сезон…

Вечерело. Солнышко оранжевым шаром опускалось в розовые ладони облаков над Доном. Кашевары усаживали весь полк вдоль длинных походных скатертей, расстеленных прямо на траве. Здоровяк Латышев помахал мне черпаком, но задерживать не стал даже словом, видел, что спешу, и с мытьём кастрюль до меня сейчас лучше не домогаться. Домогаться до меня решил рыжий дядюшкин ординарец. И это у него неплохо получилось…

— Ух ты ж, кого до нашей хаты сквозным ветром принесло! Неужто сам новый зять губернатора? Приглядел девицу, генеральскими эполетами дорожку к венцу выложил да с ходу из армии в невестино поместье? Приданого небось неслабо отвесят? Ох и скользок же ты, хорунжий… Но ничё, ничё, не тушуйся, паря, я тя одобряю! Таким, как ты, всё одно в казачьем полку не место, нет в тебе честолюбию воинского!

— Всё? — кротко уточнил я.

Он кивнул, видимо, ничего большего заранее не придумал. Вон даже дядины цитаты в речугу вставил, значит, долго готовился. Поаплодировать, что ли…

— Текст ничего, пробивает. А вот актёрское исполнение подкачало. Пыла нет, праведное негодование недотянуло, презрительности маловато. Репетируй. Вернусь, повторишь ещё раз.

Он покраснел, побурел, схватился за нагайку, но поздно.

— Если что, я у дяди. — Мне одним ловким движением удалось захлопнуть дверь так, чтобы чудом не прищемить ему нос. Хотя оно бы и стоило, но я же не зверь — своих калечить…

Мой дородный родственничек чаёвничал, сидя на оттоманке и облокотясь на подоконник. На невысоком табурете, накрытом чистенькой скатертью, стоял походный самовар тульского производства, начищенный и пофыркивающий берёзовым дымком. Василий Дмитриевич мечтательно смотрел вдаль, на соседнюю улицу, на силуэты высоких яблонь с янтарной позолотой, и даже отставленная глиняная кружка с чаем явно остывала за полной ненадобностью в этой пасторальной открытке — старый седой военный с густыми усами, в генеральском мундире, накинутом на широченные плечи, наслаждается минутой покоя…

— Здорово дневали, ваше превосходительство!

— А-а, это ты, Иловайский, — в некой мечтательной замедленности отозвался дядя. — Заходи, любезный, присаживайся, выпей чаю со стариком…

— Как прикажете, — козырнул я, озираясь по сторонам. — А где старик-то?

— Всё шутки шутишь, балагуришь, веселишься… Ох, Илюшка-Илюшка, и я по молодости такой же шебутной был. То верблюда на гору загоню, то инструмент соседский плотницкий в реку до Чугуева сплавлю, то, мимо хаты будущей тёщи проходя, в окошко ей чё ни есть смешное… Эх, пролетели, пробежали годики, как сквозь пальцы вода, и запомнить-то не успел, и обернуться недосуг было. Да ты садись, чё навытяжку стал. Дай мне с тобой хоть когда по-родственному побалакать…

Я опешил. То есть парочка-тройка язвительных замечаний так и вертелась на языке, но, с другой стороны, в таком сентиментальном состоянии моего геройского дядю поймать — это ж какая редкость несусветная! Легче добыть гравюрку Наполеона в нижнем белье, чем убелённого годами казачьего генерала в окурении романтическими флюидами.

— Дядя, вы в порядке? — на всякий случай предварительно уточнил я. — А то у меня тут разговор серьёзный, а вас как будто в розовый сироп окунули и сахарной пудрой сверху присыпали. Что пили сегодня?

Он посмотрел на меня так нежно, так ласково и так всепонимающе, что я волей-неволей заткнулся. Пододвинул оттоманку, присел на краешек и послушно сложил руки на коленях.

— О молодости ушедшей тоскую, и эту печаль водкой не прополощешь. Маргарита Афанасьевна — младшая дочка губернаторская — собою мила и прелестна, аки ангел, на землю спустившийся. Глядел я на неё и сердцем грозным оттаивал. Щебечет, как пташка божия, талию двумя пальцами обхватить можно, смешлива да игрива, ещё по-французски лопотать обучена, а уж когда за фортепьяны села и Брамса с Бетховеном пальчиками умелыми изобразила, так я… Эх, да что я, где ты был, дубина неразумная?! Такая партия пропадае-эт…

— Ну так и женились бы сами. Вы уж сколько лет вдовствуете… — вякнул я, но дядя не обиделся, а лишь беззлобно потрепал меня по загривку.

— Дурной ты, Иловайский, сам от своего же счастья бегаешь. Ну зачем ей, девице молоденькой, такой сивый мерин, как я? И её зазря губить, и мне на старости лет свои седины позорить. Уж такой красе небось посвежей да покрасовитее пара требуется. Сам губернатор намекал, дескать, наслышан он о твоём участии в спасении иконы Рильской Божьей Матери. Лично на тебя поглядеть любопытствует. Шанс-то какой, а?

— А можно обо всём этом как-нибудь в другой раз? Например, завтра? Или в конце недели, а лучше к Рождеству? У меня сейчас другие насущные проблемы, покруче матримониальных. Помните, как мы с Прохором в прошлом месяце Зверя завалили? Ну того, что пастушонка порвал и… Дядя, вы меня слушаете, нет?

— Да слушаю, слушаю, — отвернувшись, покивал он. — Вон глянь-ка, что за собака здоровая, серая у нас по двору ходит? Приблудная,