И вот как быть?

- Будешь молчать? – поинтересовался Бекшеев, потирая ногу. Опять разнылась. Но хоть голова ясная, то ли какао помогло, то ли просто отдохнуть получилось.

- А чего говорить-то? Небось, умный, сам все… а я, выходит, дурак.

И оскалился во все зубы. Хорошие зубы. Белые. Клыки крупные, крупнее обычных человеческих.

- Он тебя менять начал? Давно? – поинтересовался Бекшеев. Васька дернул плечом и засопел. – Начал ведь… опыты ставил?

- Обряды! У его рода свои обряды! Тайные! – все же молчать Васька не умел.

И желание похвастать причастностью к этой вот, чужой тайне, распирало его.

- Он меня в род принял! И теперь я тоже… Гертвиг!

- Знаешь, что за они?

- А то! Генрих рассказывал! Древний род! Древнее императорского.

- Ну это вряд ли, - и толику недоверия в голос, каплю снисходительной насмешки, которая задевает Ваську до глубины души. И проламывает-таки тонкую корку отчуждения. И готовности молчать.

Все же он ребенок.

И чудовище.

И кто сказал, что у чудовищ не бывает детства?

- Древнее! Я учил! Они идут от Рёвдинга-конунга, который умел перекидываться в волка! А еще отправился за край мира! И одолел великана Огаха! Вырвал у него сердце, расколол череп и съел мозги, и тогда обрел небывалую силу! Он умел повелевать людьми и зверями…

- Легенда!

- Ага! А Генриха волки знаешь, как слушались? Думаешь, он просто охотился? Как бы не так… они ему сами зверье таскали! Еще тогда! Оленей там, косуль…

- Людей?

- Ну… это если только надо было. Партизаны там или еще какая погань…

- Погань?!

- А то… имперцы же, когда война началась, все сбежали! Трусы! А нас бросили! Людей бросили! А когда люди начали жить по новому порядку, опять объявились! И стали людей мутить! Те же глупые, не понимают ничего… чернь!

- А ты не чернь?!

- Я?! – столько возмущения. И дверь приоткрывается, в нее заглядывает адъютант, но поймав раздраженный взгляд Бекшеева – не хватало, чтобы тонкая нить диалога разорвалась – спешно уходит. Васька же, надувшись, сопит.

- Ты другой. По сути, - говорит Бекшеев примиряюще. – И он это увидел. Так?

- Да.

- А сестры твои?

- Они слабые, - Васька поморщился. – Вечно ныли, жаловались… и померли.

- Он их убил. Твой… наставник?

- У Рёвдинга-конунга не было своих сыновей, потому что сила Огаха в нем была так велика, что ни одна женщина не могла вынести её. И тогда он взял себе сына из числа достойных. И растил его. И воспитал. И вложил в руку меч. А потом, когда пришел час отправиться к богам, велел пронзить этим мечом свое сердце.

- Сына?

- Конунга! – возмутился Васька. – И сын сделал так. А потом съел это сердце, печень и мозг, как его учили. И обрел всю силу отца!

Вот и объяснение.

Хоть какое-то…

- Ты тоже собирался? Съесть?

Васька отводит взгляд.

- Так и повелось… они искали достойных. И принимали в род. А когда умирали, то отдавали силу. Умения. Только не каждый мог принять эту силу. И потому нужно было перемениться. Сперва. Это больно, но я старался…

- Ты его любил.

- Он отец. И наставник.

- У тебя другой был отец.

- Слабый… но Генрих отомстил за него, когда убил своего…

- Брата?

- Наставника, - поправил Васька.

- То есть, они не были родными? По крови?

- Были… вроде как. А может, и не были… - Васька пожал плечами. – Какая разница?

Действительно.

- Значит, он убил своего наставника и съел его мозг? И печень тоже?

- Так заведено.

- И заболел.

- Нет!

- Да. Видишь ли, моя матушка целитель. Известный весьма. Пусть сейчас она и не занимается практикой по… некоторым обстоятельствам, но за наукой следит. И изыскания кое-какие ведет. Так что… люди не едят людей.

Васька скривился и отвернулся к стене, всем видом своим показывая, что Бекшеев ничего-то в жизни не понимает.

- Дело в том, что… если есть людей, то можно заболеть. Болезнь не проявляется сразу. Лет через пять или десять начинаются боль в мышцах, судороги. Дрожь непроизвольная. Тики.

Быстрый взгляд и приподнятая губа.

А ведь иного в нем много. И как вышло так, что этого не замечали?

- Со временем болезнь развивается. Слабость…

Никогда не знаешь, какая информация пригодится в жизни. Матушка рассказывала про остров, на котором жили каннибалы. И о странной болезни, поражавшей взрослых жителей острова. И об изысканиях[1], которые подтвердили связь этой болезни с поеданием мозга умерших.

- Дрожь усиливается. Судороги становятся более частыми. Да и прочие органы начинают отказывать. Генрих не стремился попасть к целителю вовсе не потому, что денег не было. Чахотка… удобный диагноз. Привычный. И заставляющий держаться людей подальше.

- Ты… не понимаешь!

- Понимаю… тот фриц, о котором ты мне рассказывал, он ведь тоже был болен. Верно?

- И что с того?

- Ничего. Генрих съел его мозг. И печень. И с ними заразился… а вот ты, Вася, ты ел?

- Я?

- Тогда. Вспомни. Быть может, получится застать болезнь в самом начале? Что-то сделать…

Ложь.

Бекшеев не любил лгать. Да и сейчас… матушка говорила, что от этой болезни лекарства нет. И судя по тому, как вел себя Генрих, его и вправду не было.

И знал он много больше Бекшеева.

- Я еще не был готов! А теперь… - он стиснул кулаки. – Вы его убили! Это нечестно!

- Вообще-то не мы.

- Вы!

- Силой клянусь, - Бекшеев раскрыл ладонь. И над ней вспыхнул огонек. – Мы не причастны к смерти твоего наставника. А тело его… оно там осталось. На поляне. Мы хотели вынести, но… твоя сестра что-то сделала.

- Вот же ж… жопа, - Васька запрокинул голову.

- Полная, - согласился Бекшеев. – Голодный?

- Мяса пусть принесут. Я мясо ем! Настоящие мужики едят мясо, а ты… не понимаю, что он в тебе нашел! Говорил, что ты сильный, но ты же ж слабый! Тебя пришибить, как нечего делать. Даже твоя баба и та сильнее!

- Если ты хотел меня оскорбить, то не стоит стараться. Я и так знаю, что слабый. И физически Зима действительно сильнее. Про Тихоню я и не говорю.