Город квакеров—Филадельфию, что у меня была жена и дети и я жил на вилле близ Флоренции. Сон все продолжается и продолжается и временами кажется столь реальным, что я почти что верю ему». Если все сон, то нет и вины. Никаких политических и социальных проблем, справедливости или истории. Разве что призрачные, а у призраков, как известно, нет своего «я», чтобы голосовать, «руководствуясь своей честью и совестью».

Успех пришел к Твену в том самом 1871 году, когда родился Теодор Драйзер. Драйзера занимали проблемы, в свое время волновавшие Твена, и он заговорил о них языком нашего столетия. Драйзер — сын Позолоченного века, но в отличие от Твена у него не было воспоминаний о счастливом детстве в старой патриархальной Америке, какими бы мифическими эти воспоминания ни казались. Сын иммигранта с иммигрантской психологией, Драйзер был к тому же бедняком и неудачником. Обреченный оставаться изгоем, жадный до жизди, некрасивый, неуклюжий, необразованный, мечтавший о богатых красавицах, но неспособный полюбить, женолюб, снедаемый страхом бессилия, эгоцентричный и честолюбивый поклонник теории социального дарвинизма—и в то же время моралист и гений. Произведения этого гения охватывали две основные темы своего времени, связанные между собой,— природу успеха и природу человека. Героиня его первого романа сестра Керри—«солдатик судьбы», как ее назвал писатель. Она приезжает в новый шумный Чикаго необразованной деревенской девчонкой, без устоявшихся принципов, а в конце романа предстает перед нами знаменитой нью-йоркской актрисой. Секс ее оружие, но сам по себе он мало что для нее значит. Сестра Керри—классический образец авантюристки-вымогательницы. Ее артистический талант весьма незначителен. Общество, в которое попала Керри, принимает ее такой, какова она есть. Это история о том, как можно добиться успеха, история об опустошающих последствиях этого успеха. В конце мы видим Керри в ее богатом номере в «Уолдорфе» с романом «Отец Горио» на коленях. Как мы помним, книга Бальзака—это история другого аггтз^е21, чья карьера, как и ее собственная, лишена нравственной основы, подобно химическому эксперименту. Здесь сюжет романа Олджера, любимого чтения бойких американских парней, вывернут наизнанку.

В «Трилогии желания», эпопее Драйзера о бизнесе (в которую входят романы «Финансист» и «Титан»), имя главного героя несет в себе ироническое эхо олджеровского мифа—Фрэнк Алджернон Каупервуд. Заметьте, Алджернон, почти Олджер. Однако у Каупервуда и честного маленького Хорейшо ОлдЖера нет ничего общего, кроме жажды делового успеха. Начать хотя бы с того, что понятие Каупервуда о честности весьма относительно, и, если воспользоваться язвительным определением судьи Холмса о «справедливости», то она вряд ли находится всецело в «юрисдикции муниципалитета». Правда, у Каупервуда возникли было кое-какие сложности, но для него и для общества это всего лишь «производственная травма», которая не мешает его потрясающему успеху. В конечном счете честность Каупервуда соответствует «юрисдикции муниципалитета», иными словами, условиям Америки после Гражданской войны,

Каупервуд отличается от маленького Хорейшо, почитавшего женщин, особенно американских женщин. Каупервуд—неуемный бабник с пристальным взглядом сияющих, как бунзеновская горелка, голубых глаз, перед которыми не может устоять ни одна женщина. К тому же Каупервуд коллекционирует произведения искусства, не только прекрасный пол. Однако, хотя это может показаться странным, и искусство, и женщины несут с собой неудовлетворенность духовных устремлений, совершенно- чуждую

Хорейшо. И это приводит Каупервуда к парадоксальному положению.

Каупервуд философ, а его взгляды—это социальный дарвинизм, столь же аморальный, как жизнь в джунглях; философия, которую он сам подытожил словами «Я угождаю себе». Парадокс состоит в том, что, угождая себе, этот супермен лишен индивидуальности. Драйзер изображает его в финале рыцарем мечты, жертвой собственных иллюзий, последней из которых была мечта о себе. Как отмечает писатель, блистательная и неосуществленная карьера Каупервуда «демонстрирует чудо и ужас индивидуальности».

Мы можем заменить слово «индивидуальность» на «индивидуализм», и тогда убеждаемся, что лучший образец индивидуализма, этот человек сильной воли, сказавший «Я угождаю себе», оказывается жертвой последней иллюзии: у него нет личности. Почему? Потому что настоящая личность в отличие от многочисленных, фиктивных личностей может развиваться только в живом общении между индивидуумами, отдельной личностью и группой людей. То есть личность может существовать лишь в сообществе, которое несомненно отличается от простой общины, функционирующей организации.

Обратимся теперь к «Американской Трагедии». Мы лишь коснемся этого сложного шедевра, и по неизбежности кратко, поскольку здесь Драйзер в новый период американской общественной жизни развил идеи своих ранних произведений. Обратимся к историческому контексту романа.

В период после Гражданской войны страна переживала бурное развитие. Источником невиданного богатства магнатов и их приспешников стало производство, а открытый грабеж и спекуляции на бирже, которые привели к накоплению позорно известных богатств, во многом содействовали расширению деловой активности. Однако Америка оставалась в числе стран-должников. К 1918 году Соединенные Штаты стали великой, в сущности, кредитоспособной державой. Изменилась сама психология нации. Расцвели средние слои общества, энергичные- и мобильные, жаждущие удовольствий, охваченные растущей страстью спекулировать на бирже. Произошел сдвиг от психологии производящего общества к психологии общества потребления. Современная реклама возродила мечту. Наступила новая эпоха Американской мечты.

Клайд Грифите, сын старой Америки с ее патриархальными ценностями, с ее уличными проповедниками, наставниками-родителями, предстает прирожденным потребителем с присущей потребителю пассивностью. В своей пассивности он полная противоположность Каупервуду, человеку сильной воли. Если девиз Каупервуда «Я угождаю себе», то девиз Клайда—«Я хочу, чтобы вы угождали мне». Вместо сияющего властного взгляда Каупервуда у Клайда темные тоскующие, «поэтические» глаза. Глядя в глаза Каупервуда, женщины трепещут от страха и восхищения, при взгляде в глаза Клайда у них появляется материнское желание помочь ему. Один—жестокий властитель, другой—подобострастный вымогатель. Один использует женщин, другим командуют все женщины, кроме Роберты (напомним признание Драйзера, что сам он никогда не делал карьеру с помощью женщин, но, напротив, они прибегали к его помощи). Знаменательно, что Клайд «убивает» Роберту тогда, когда она, единственная женщина, которую он сексуально подчинил себе, проявляет свою собственную волю.

Но «убивает» ли он ее? Он не может сказать. Событие допускает различные толкования, и Клайд идет на электрический стул, не понимая того, что он сделал, не зная, раскаялся ли он и верит ли в бога. Все его существование было призрачным поиском вымышленного «я». Постоянным содержанием жизни Клайда стала страстная мечта, вера в то, что некий волшебник исполнит его желания. У Клайда нет своего «я», и тем примечательней происходящая в нем перемена. Каупервуд—рыцарь мечты, Клайд—раб мечты. В конечном счете ни тот, ни другой не имеют собственного «я». Но Каупервуд воплощает в жизнь свои иллюзии, Клайду же суждено пострадать за свои мечты. Оба олицетворяют трагедию Америки, страны, где фиктивные герои хватаются за